Слова через край

— Можно мне сказать, господин граф?

— Говорите, — разрешил граф.

— Ха-ха… — язвительно произнес Питер Уайт, остановившись на пороге.

— Господин граф, — начал Рика, — документ вы положили в первый ящик, а когда решили взять, то открыли второй ящик… Теперь же вы снова открыли первый…

Питер Уайт удалился явно раздраженный.

Не будет нелепым предположить, что наш Питер Уайт, пользуясь своей несокрушимой логикой, нашел бы документ и в том случае, если бы он был похищен на самом деле.

Кавалер Ришелье

Журналистами рождаются. Для вас человек, идущий сквозь туман, — это человек, идущий сквозь туман. А для меня это факт хроники. Два года назад я упал посреди улицы. Прежде чем подняться, я вынул записную книжку и записал в нее точное время и место. Все же тому, кто не занимается журналистикой, это покажется преувеличением. Необычное занятие — домой возвращаешься на рассвете, встречая по дороге собственных персонажей: пропащих женщин, воров, ревнивых мужей. Они бродят по пустынным площадям, как актеры по сцене после представления. А засыпая, думаешь, что ничего нового не произойдет до того самого момента, когда ты проснешься. Я, как известно, дебютировал в «Герольде». Вначале я был корректором. Директор писал «озорство» с двумя «с», и у меня хватило такта ему об этом не говорить. Вот почему он благоволил ко мне, чем не могли похвастать мои предшественники. О господи, к кому же и быть снисходительным, как не к своему начальству?! Затем я подал директору одну идею: печатать время от времени не выигравшие номера лотереи. Вначале этот психологический трюк ошеломил читателей, но потом пришелся им весьма по душе. Все читали наш бюллетень, толпа с нетерпением ждала у нашего здания очередной выпуск. «Номера 4, 18, 19 не выиграли», — сообщал один выпуск. «Номера 44, 66, 90, 3 не выиграли», — сообщал другой. Но люди не унывали — ведь позже официальный тираж мог принести им приятный сюрприз. Вы, конечно, поняли, что обращались мы к тем, кто всегда проигрывал, а их миллиарды. Вот у них-то наш бюллетень вызывал надежду, а не отчаянье. Словом, я окончательно завоевал расположение нашего директора.

Случилось это майским утром, а кажется, будто вчера. Небо было безоблачное, свежий ветерок, легкий-легкий, влетев в распахнутое окно, шевелил бумаги на его столе.

— С нынешнего дня вы редактор, — сказал мне директор. И протянул свою маленькую, пухлую руку, которая писала «серебряный» с двумя «н». Но я все равно растроганно пожал эту руку.

В знак благодарности я тайком от всех внес небольшое изменение в название газеты: вместо «Герольд, ежедневная газета под началом Джона Блита» — «Герольд, ежедневная газета под началом Джона Блита, человека талантливого и сердечного, не говоря уже обо всем остальном».

— Друг мой, вы далеко пойдете, — сказал Блит, — но я не хотел бы, чтобы злопыхатели… сами понимаете… снимите добавление…

Жаль, я уже приготовил ему в подарок сто визитных карточек на отличной бумаге с тем же заголовком.

С того дня я стал кавалером Ришелье. Быть может, и вам известно, что этим псевдонимом я подписывал рубрику «Розовые письма». Ручаюсь, что одно-два письмеца послали и вы — весь город поверял свои тайны кавалеру Ришелье и просил у него совета.

Мне было двадцать лет, я был робок и еще не ведал любви. Немало я узнал на этом месте, узнал, что жены могут изменять мужьям и наоборот, что мечта большинства женщин — упругая грудь и многое другое, заставлявшее меня краснеть от стыда. «Я красива, молода, мне восемнадцать лет (виа Мерулана, 48). Что мне делать?» Таково было одно из писем. Я ответил: «Успокойся, милая девушка, надо уметь терпеливо ждать своего счастья». Мой ответ очень понравился директору, и он похвалил меня перед всеми коллегами. В ту ночь я не сомкнул глаз — виа Мерулана, 48… На другой день я пошел на виа Мерулана. Перед домом 48 сердце у меня екнуло. Но я ускорил шаги еще и потому, что вдруг увидел, как из тумана вынырнул человек и стал разглядывать номера домов. Это был господин Блит.

Почта прибывала три раза в день: двадцать писем в газету и тридцать кавалеру Ришелье. (Кстати, этот псевдоним придумал мой предшественник. Я почтительно заметил директору, что Ришелье был кардиналом, и весьма известным, но он возразил, что мой предшественник явно не имел в виду кардинала.)

Директор прочитывал письма, а затем с улыбкой отдавал мне.

— Мир велик и ужасен, — обычно говорил он.

Однажды в полдень в редакцию пришла госпожа Блит, красивая блондинка лет тридцати.

— Познакомься с кавалером Ришелье.

— Этот?..

— Этот.

— А где же старик Абрам?

— Абрам пишет теперь отчеты о лекциях в католическом университете.

Я покраснел так густо, как в минуты, когда читал интимные письма.

С этого момента я почувствовал, что такое быть кавалером Ришелье… Значит, она тоже читала «Розовые письма». Я утроил свое усердие, и часто рассвет заставал меня над белыми листами. Отныне все превратилось для меня в поэзию: совет, как вывести слишком густые волосы на ногах, рецепт от пор на коже… Ведь она тоже читала!.. Я работал, не зная усталости. Вы, верно, и сами знаете — такая рубрика отнимает уйму времени. Амарантовый Миозотис почти каждый день присылал мне трудные алгебраические задачи, удрученная горем Долорес донимала меня сложнейшими загадками. И это лишь два примера из многих. (Ну мог ли я догадаться, что Амарантовый Миозотис был студентом технической школы?!) Я прибегал к самым хитроумным уловкам, чтобы вставить в ответ коротенькие лирические стихи, пламенные слова любви.

«Воскресшая к жизни Анкона, 61, ты спрашиваешь, принадлежит ли картина „Афинская школа“ кисти Рафаэля? Какое это имеет значение? В неизвестности есть свое очарование, и, как сказал поэт: „Уверенность не украшает жизнь“».

Поэтом был я.

Кто посмел бы остановить мой победоносный марш? Все женщины станут моими: Джиэссе Н₂ — Рим, мятущаяся Изолина — Бари, одинокая Леонида — Венеция.

Но директор рылся в моих письмах, он тоже мечтал о Джиэссе Н₂ из Рима и многих других… Быть может, он уже не раз целовал в губы виа Мерулана, 48…

Да, я его ненавидел. Можно ли вдруг возненавидеть человека? Когда я видел, как плотоядно блестят его глаза, впившиеся в голубой лист с отпечатанным на машинке письмом, мне хотелось крикнуть ему: «Вы пишете „аттракцион“ с одним „т“!» Даже — «Ты пишешь». Может, чтобы его оскорбить, хватило бы этого «ты», брошенного прямо в лицо.

— Ну и ну, — сказал он, протягивая мне записку, — эти мне женщины! Ответьте, как она того заслуживает. Вы умеете.

Я жадно пробежал глазами записку: «Жду тебя в шесть у обелиска. Молодая незнакомка».

Солнце закатывалось, мы зажгли свет. До шести вечера оставалось тридцать минут.

— Конечно-конечно, — ответил я.

Джон Блит нервно прохаживался по комнате. Что-то напевал. Без пяти шесть я с невинным видом поднялся и хотел надеть пальто, как вдруг Блит, откашлявшись, сказал:

— Погодите, молодой человек, я забыл… Напишите мне передовую на тему… на тему… «Чрезмерная страсть масс к спорту»…

Я ни разу не слышал, как скрипят зубы, считал, что это метафора. Но тут я отчетливо услышал скрип моих зубов. Мысленно я видел женщину, благоухающую майораном (разве уже одно это не любопытно?!), ждущую меня у обелиска. Она молода, ее руки на моем лице кажутся мне нежными прохладными фонтанчиками, ее губы ласкают мне ухо. «У тебя поэтическая душа», — шепчет она.

— Я кончаю в шесть, господин Блит…

— Мне, молодой человек, нужно уйти по срочному делу. Статейку…

— Но ведь есть главный редактор, господин Блит…

Ох, он собрался туда, туда… Никогда он не уходил из редакции так рано. Ни разу!

Блит с минуту подумал, потом сказал:

— Нанзер с завтрашнего дня заменит вас. А вы займете его место. Радуйтесь, молодой человек, теперь главный редактор — вы.

Он взял шляпу, трость и, поспешно ушел. Между тем, признаюсь, вернись он вдруг, он бы увидел меня в необычной позе — я делал стойку на руках. Только так я мог убедить самого себя, что просто обезумел от счастья.

В половине седьмого я почти закончил статью. Я писал:. «Искусство пребывает в полном забвении, в то время как…» — и тут вошел господин Блит.

Позвонил в колокольчик и позвал:

— Нанзер!

Вошел Нанзер.

— С завтрашнего дня кавалер Ришелье — я. — Он стукнул кулаком по столу. — Этот молодой человек уволен.

Наутро я зашел в газету забрать свой убогий заработок за конец месяца. Было это тридцать первого. Прощайте, ротационные машины, прощайте, шрифты семь и девять.