Слово и дело

К тому же Сава в Киеве укладывался и в мои собственные планы.

— Сав, а чего ты хочешь по жизни? — спросил я, глядя прямо ему в глаза.

* * *

— Витёк, ну ты и сам знаешь… — пробормотал он. — Прославиться хочу… чтоб афиши вот такие, чтоб полные залы, аплодисменты, телек… Если получится там закрепиться хоть ненадолго, потом передо мной столько дверей откроется… Скажешь, плохие желания?

Мечта Савы прославиться не была для меня секретом, и он это понимал, а потому говорил без обиняков. Но я видел то, чего он не мог заметить при всём желании. Двери-то перед ним, может, и откроются, но что это будут за двери — вопрос вопросов. Я в киевские двери не верил и раньше, а после разговоров с Семичастным вера в них стремилась к абсолютному нулю.

— Да нет, Сав, вполне нормальные, — я чуть качнул головой. — Для творческих людей — так прямо обычные. Мне же по должности положено общаться с артистами, так среди них каждый первый, не считая каждого второго, хочет примерно того же. Только ты же понимаешь, что на одной «Сказке» ты долго не протянешь?

Он помрачнел.

— Да я помню, что это твоя песня…

— Сава, — проникновенно сказал я. — Ты, возможно, мне не поверишь, но мне пофиг, чья это будет песня. Твоя, Дутковского, ещё кого-то… Только не продешеви, когда торговаться будешь. Я про то, что ради одной «Сказки» тебя в «Смеричке» долго держать не будут. Даже если ты подтянешься, потренируешься и будешь соответствовать их уровню. Извини, говорю, как есть — сейчас ты по мастерству им уступаешь.

— Понимаю, — Сава совсем скис. — И что, отказываться?

— Да ты что! — я хлопнул его по плечу. — Я чертовски рад за тебя! Такой шанс раз в жизни выпадает, и упускать его нельзя.

— Витёк, я тебя не понимаю.

Я подтолкнул ему поближе чашку с чаем и тарелку с заготовками под бутерброд.

— Сав, всё очень просто, — сказал я. — Ты принимаешь предложение Дутковского и становишься музыкантом «Смерички», наслаждаешься, а потом предлагаешь им новую песню.

— Какую? — недоуменно спросил Сава.

Я усмехнулся, принес из комнаты гитару, сыграл несложный проигрыш и запел — вернее, заорал, забыв о соседях:

— А не спеть ли мне песню о любви?

А не выдумать ли новый жанр?

Попопсовей мотив и стихи,

И всю жизнь получать гонорар!

Сава застыл, глядя в то, как я перебираю одну и ту же последовательность аккордов. Но реагировал он правильно — на строчке «Посмеется над текстом лучший друг» действительно рассмеялся, да так, что я был вынужден остановиться.

— Круто, Витёк! — он показал мне большой палец. — А дальше?

— А дальше — так, — ответил я и сыграл последний куплет:

— Напишу-ка я песню о любви.

Только что-то струна порвалась,

Да сломалось перо, ты прости.

Может, в следующий раз, а сейчас

Пора

спать!

Последний аккорд совпал со звонком в дверь. Я отложил гитару, которую немедленно подхватил Сава, и пошел открывать.

* * *

На лестничной площадке меня ожидали две женщины. Одну я знал — соседка, Любовь Андреевна, от которой я звонил в управление, когда в мою квартиру проник Виктор Гинзбург. А вторую видел впервые, но её профессию определил без труда — почтальон. У неё из большой сумки через плечо выглядывали свернутые в трубки газеты.

— Здравствуйте, Любовь Андреевна, — сказал я. — Как настроение?

— Спасибо, всё хорошо, — она расплылась в улыбке. — Думала, у вас там опять что-то произошло, но прислушалась — поёте. А раз поёте — значит, всё хорошо.

— Верно, поём, — улыбнулся я. — Извините, если громко, просто песня такая, её тихо петь невозможно. Мы больше не будем. А вы?..

— А это Надюшка вот, по вашу душу, — представила почтальоншу Любовь Андреевна. — Телеграмму принесла, срочную…

— Да? Спасибо, — поблагодарил я её — мне не трудно, а ей приятно — и повернулся к почтальону: — Что за телеграмма?

— С пометкой! — объяснила она. — Обычные-то я и в почтовый ящик кинуть могу, али по телефону прочитать, а тут расписаться надо.

— Ну раз надо — распишемся, — я был сама доброжелательность, но одновременно пытался вспомнить, кто мог прислать мне телеграмму, которая сейчас была самым быстрым способом междугородной связи.

Процесс передачи получился небыстрым — Надюшка с трудом добыла из забитой сумки потасканный гроссбух, с ещё большим трудом откопала в недрах той же сумки основательно погрызенный карандаш, но в конце концов я смог расписаться и получил сложенный вдвое и склеенный по краю листок сероватой бумаги. Поблагодарил женщин, вернулся в квартиру — и прямо в прихожей пальцем разорвал склейку, развернул и прочитал:

«Буду Сумы 29 утренним поездом вагон 5 ТЧК Татьяна».

Мне потребовалось несколько раз перечитать этот текст, чтобы перевести его с телеграммного на русский. А потом ещё с полминуты я пытался вспомнить знакомых Татьян. Но наконец паззл сложился — завтра, в субботу, 29 апреля, в Сумы зачем-то приезжает Татьяна Иваненко. И мне, видимо, надо будет её встретить — я с трудом мог представить, куда она отправится в шесть часов утра, когда на сумской вокзал прибывает поезд из Москвы.

Я зашел в квартиру, оглядел легкий беспорядок и решил, что оно того не стоит — если кому что-то не понравится, она будет вольна сама исправить любые недостатки, которые ей таковыми покажутся, а я вмешаюсь лишь тогда, когда будет нужна грубая мужская сила. Потом вернулся на своё место за кухонным столом и некоторое время молча пил чай, наблюдая за Савой, который пытался воспроизвести шедевр Чижа с компанией.

— Что-то случилось, Витёк? — он перестал играть и посмотрел на меня.

— Да нет, Сав, ничего страшного, — я безразлично пожал плечами. — Соседка побеспокоилась, громко пел. Но у нас хорошие отношения, так что участковый отменяется.

— Это хорошо, — расплылся Сава. — А эта песня… ну… тоже твоя?

— Моя, — честно сказал я. — Только, боюсь, для «Смерички» она слишком жирной будет. Но ты не бойся, у меня много всякого. Тебе лет на десять хватит.

— Мне?

— Ну не мне же, — я снова взял гитару. — Я же тебе рассказывал, что не могу быть автором таких песен. Вернее, могу, но это очень сложно. Поэтому их автором будешь ты. Только оформи всё правильно, Сав. Ты же нотную грамоту проходил? Все эти аккорды, ноты и основы композиции?