Слой-2

«Дома», конечно же, разгорался стриптиз, тряпки летали туда и сюда. Кротов сказал: «Пошли вон, бесстыдницы», – и загнал женщин в спальню, а сам уселся с бутылкой у телевизора и врубил «Евроспорт». Показывали гольф, очень длинно и скучно, а бренди и в самом деле было отличным – густым и нерезким, слегка обжигало гортань и мякоть щек. Кротов унюхал, что его тело кисло пахнет морем и потом, поставил на пол бутылку и пошел в душ. Когда вернулся, бодрый и влажный, на экране всё так же махали дурацкими клюшками, и вдруг ему стало невыносимо скучно в этой шикарной комнате, на этом шикарном острове с его шикарным морем и пальмами и прочей чужой ерундой. Было ощущение, что кончился завод, как в будильнике, и всё остановилось, но тут пришли наряженные в новое жена и дочь и стали спрашивать, где они будут сегодня обедать. Дочь сказала, что в «Интервале» полупансион, то есть оплаченные завтрак и ужин, обедать можно где угодно, есть местный ресторан, но это неинтересно: там они будут ужинать каждый вечер, а на обед лучше сходить на набережную, там куча ресторанчиков, рассказали девочки на пляже, все так делают, и не только русские.

– Ну если не только русские... – сказал Кротов и пошел одеваться. Жена советовала шорты – опять же «все так ходят», эти проклятые кипрские «все», но Кротов застыдился мохнатых бледных ног и натянул брюки, как ни ругали его женщины и как ни отговаривали. Сдался в одном: надел плетеные босоножки с белыми носками – до этого шлепал в кроссовках – и белую же кепку-бейсболку от солнца. Ирина вырядилась в купленные шорты, белые в цветах; Наташка щеголяла в джинсовых, обрезанных до крайности, вся задница на виду, паршивица, где так ходить научилась? Еще годика два, и нужен будет глаз да глаз, не принесла бы в подоле...

– Зря мы оставили Митю, – вздохнула Ирина.

– Не трави душу, – буркнул Кротов; он тоже смотрел на чужих детей.

– Надо будет позвонить, как они там?

– Позвоним завтра, завтра седьмое, заодно поздравим бабку с праздником.

– А почему бы не позвонить и сегодня, и завтра?

Кротов задумался: и в самом деле, почему? Денег – море, хоть сутками болтай по международной, но сидит же в печенках вбитая социализмом прижимистость.

На набережной снова встретили Горшкалевых, только шли еще с пляжа – спортсмены ненормальные. Кротов звал их пообедать вместе, Галина сказала: «Мы не обедаем, Александр Сергеевич не разрешает, только фрукты и сок». Горшкалев сказал: «И правильно, кто же ест в такую жару?». Есть и в самом деле не хотелось, но раз уж пошли, куда денешься.

Вся городская обочина прибрежного шоссе была утыкана ресторанчиками, столики под зонтиками и парусиновыми навесами теснились грибной полосой, и не всегда угадывалось, где кончается один ресторанчик и начинается другой. На всякий случай Кротов выбрал место, где имелось меню на русском: деревянные щиты с меловыми надписями стояли прямо на тротуаре, не ошибешься.

Пожилой усатый официант принес «картонку» и поздоровался по-русски, а ведь ни слова не произнесли пока, неужели так видно? Дочь подсказала шпионским голосом, что надо заказывать простую «фиш энд чипе», очень вкусно и недорого, и местные деликатесы в наборе, там должно быть написано: кипрские деликатесы.

– Тоже девочки посоветовали? Или мальчики?

– Посоветовали, а что?

Кротов заказал и то, и другое каждому. Насчет «фиш энд чипе» официант кивнул, а про деликатесы сказал, что одного набора хватит на всех. Кротов засомневался, но усатый подмигнул заговорщицки: хватит и еще останется... Прожив на Кипре всего лишь полдня, Кротов сумел заметить и оценить приятную манеру местных служителей сервиса – ровную, без подобострастия или высокомерия: тебе были рады по-доброму, но никто не плясал и не жульничал вокруг твоего кармана.

Жареная в сухарях рыба была ничуть не хуже позавчерашней «московской» осетрины: и в самом деле, как быстро всё получилось, могли ли думать тогда, Ирина права – фантастика. Усатый убрал моментально опустевшие тарелки, еще раз подмигнул Кротову, и тогда четыре официанта с четырех сторон торжественно атаковали стол и загромоздили его, Кротов пересчитал, шестнадцатью тарелками и блюдами со всякой всячиной. Трое ушли, поклонившись с улыбками юных Хоттабычей, усатый задержался у стола и принялся объяснять, что именно им подали и в какой последовательности это следует употреблять. Кротов прикинул объем предстоящего обжорства и заказал бутылку вина.

– Ну вот, – сказала Ирина, – а ты хотел каждому такое... Умерли бы! Положи мне паштет.

Острое мясо в виноградных листьях, колечки жареного в кляре кальмара, фаршированные бог знает чем вкуснющие баклажаны, огромные креветки в белой пряной заливке, розовый паштет из неведомых компонентов... Ирине паштет понравился больше другого, доедала ложкой прямо из ванночки, а когда усатый пришел убирать стол, спросила: «Из чего?». Усатый сказал: «Из улиток», – Ирина заметно побледнела, допила из бокала вино и попросила мужа быстро налить еще. Наташка давилась едой и смехом, искоса поглядывая на оцепеневшую мамашу.

Когда Ирина перевела дух и робко пожелала кофе, из-за ее спины стали приближаться официанты с новыми тарелками в руках. Очевидно, жена уловила промельк ужаса в мужниных глазах, услышала шаги и всё поняла правильно, схватилась рукой за горло и прошептала:

– Господи, неужели еще?..

Что они ели дальше, Кротов потом не помнил; выкурил подряд две сигареты, уставившись на море против солнца. Очередной камикадзе парил в небесах под скользящим куполом, и Кротов решил, что обязательно попробует, только не после обеда: парашют не выдержит и лопнет, если не лопнет брюхо.

«Дома» они с женой попадали убито на кровать, стонали и отдувались, Кротов поклялся в верности Горшкалеву: никогда больше, только пиво и без всякой закуси. «Только сок», – поправила жена. «Пиво», – сказал упрямо Кротов и перевалился на бок. В комнате было душно, он поискал глазами кондиционер и не нашел его. «Апартаменты, мать твою», – ругнулся он мысленно и тут заметил на стене у потолка черную решетку и переключатель рядом. Кряхтя и охая, слез с кровати, потянулся вверх и крутанул переключатель вправо до упора. Послышалось гудение, он приблизил лицо к решетке и ничего не почувствовал, хотел уже выругаться вслух, когда в лицо ему ударила восхитительная ледяная волна. Через десять минут они влезли под простыни, а еще через десять жена достала из тумбочки теплое одеяло; укрылись оба и заснули тут же.

В семь часов пошли на ужин в ресторан. Перед ужином купались в бассейне, Кротову не понравилось: вода чересчур перегрета, совсем не освежает, а вот в комнате – лютый холод, жена попросила выключить кондишен, и открыла дверь на балкон, впустила внешнюю жару. За ужином почти не ели – так, ковырялись, помнили про обещанную Геннадием Аркадьевичем ночную таверну. Кротов прислушивался к разговорам за соседними столами: прав Петр Иванович – русские оккупировали Кипр; иностранцы угадывались по вечерней одежде, а вот Кротов, болван, послушался Ирину, как назло, и приперся в шортах и пляжных шлепанцах. Урок пригодился, и когда в девять под окнами раздался призывно-бодрый голос Геннадия Аркадьевича: «Эй, Кротовы, вылезайте из норы!» – спустились к нему во всем блеске: Ирина в бархатном синем платье в обтяжку и декольте, Наташка в белом, кисейном, сам Кротов в шелковом черном костюме и белой рубашке со стойкой. Гена тоже был в черном, при виде нисходящих по лестнице Кротовых поднял брови и зацокал языком, кавалерским кренделем подал руку Наташке, Кротов приглашающе поклонился Ирине, и они отправились легким шагом к воротам, где их поджидал наемный лимузин с шофером.

Выехали за город, ветерком пролетели по горному серпантину и въехали с гравийным хрустом на открытую, залитую светом площадку у обрыва, где гремела музыка и между длинными столами и лавками плясали юркие парни и девушки в опереточных нарядах. Далеко внизу карнавально мерцали городские огни, глубокой чернотой угадывалось спящее море.

Их усадили за один из общих деревянных столов без скатерти – Гена с Наташкой напротив, зажгли перед каждым большую свечу, принесли еду и вино, Кротов даже не глянул в тарелки – это было не важно. Ворот рубашки был тесноват, он расстегнул две верхние пуговицы и повертел освобожденной шеей. Приехали еще и сели рядом, уже навеселе, по разговору немцы, здоровые горластые мужчины и женщины с глазами пионерок на параде, принялись подпевать и стучать кулаками по столешнице; посуда прыгала и перемещалась. Потом пошли танцевать хороводом нечто сиртачное, сначала медленно, а потом всё быстрей и быстрей, выделывали черт те что ногами; опереточные парни увлекли в беснующийся круг Ирину с Наташкой, дочь вертелась и дрыгалась на все сто, Ирина топталась на месте и виновато смотрела на Кротова поверх скачущих плеч и голов.