Слой-2

– Ты на ней сидишь, скотина, – сказала жена и ушла в Наташкину спальню, шарахнув дверью об косяк.

Геннадий Аркадьевич был в номере, выслушал Кротова со вниманием и сочувствием, сказал: да, есть ранний утренний рейс на Москву и с билетами не проблема, самолеты полупустые, уже не сезон; желание выручить друга похвально, но завтра дела, если Сергей Витальевич помнит об этом.

– Ну а вечером? – спросил Кротов. – Решим дела в банке, и я полечу.

– Если вы опять же помните, Сережа, у нас есть еще одно дело касательно некоего «нефтегаза», не в телефон будь сказано. Так вот, нужные люди прилетают завтра вечером, вашим же рейсом из Екатеринбурга; на субботу и воскресенье намечены очень серьезные встречи, Сергей Витальевич, и вы там не последнее лицо.

– Я всё понимаю, Гена, но там... Там хреново, я ещё не всё рассказал, я чувствую...

– Ваш друг Лузгин – взрослый и серьезный человек. Пора бы ему самому научиться отвечать за свои поступки. Поверьте мне, Сережа, если вы опять выступите в любимой роли всепланетного спасателя, вы только навредите своему другу Лузгину, потому что пройдет время и все повторится. Пусть он попробует хотя бы раз самостоятельно вылезти из дерьма, в которое попал по своей собственной воле. Я прав, не так ли?

– Прав, конечно, Гена, об чём звук, но ты его не знаешь... Да он сам готов помочь кому ни попадя, на этом и горит вечно, этим пользуются...

– Тем более урок необходим. Что там сказано народом про доброту, что хуже воровства?

– Не доброта, а простота, ты путаешь.

– Возможно. Но согласитесь: в моей редакции поговорка приобретает новый, более глубокий смысл.

– Слушай, Гена, мать твою, там человек гибнет, быть может, а ты поговорки редактируешь по телефону! На хрен мне твои поговорки сдались?

– О, чувствую влияние вливания! Солнечное кипрское бренди... Утреннее или вечернее?

– Ген, мне надо лететь.

– Вам нельзя лететь, Сергей Витальевич. Я очень внятно объяснил вам, почему. Если вы улетите – это дорога в один конец, Сережа. Спокойной вам ночи.

– Вот мудак, – сказал Кротов телефону.

– Есть же умные люди на свете, – сказала жена, дефилируя через гостиную в клозет. – Я буду спать у Наташки.

– Зачем? – сказал Кротов. – Есть еще одна спальня, хоть ты вдребезги там обоспись.

Он направился с бутылкой на веранду, постоял и отпил немного, ушел в спальню и рухнул на кровать, потом поднялся и вышел на балкон. Прямо внизу, метрах в двух от балкона, переливался огнями бассейн. Еще вчера он прикидывал: сможет ли допрыгнуть отсюда, со второго этажа, долетит ли всем телом до воды или ударится ногами о мраморный бортик? Кротов прислушался: в бассейне никто не плескался. Тогда он допил два последних глотка, поставил бутылку в угол и полез медведем на поручни балкона, цепляясь руками за хлипкую стойку навеса. С балконного ограждения бассейн показался ему страшно далеким, как другая галактика, ноги дрожали, он с трудом сохранял равновесие. Кротов присел, намереваясь изо всех сил оттолкнуться ногами, чтобы прыгнуть не вниз, а почти горизонтально, тогда уж точно долетит и не заденет бортик. Он вдохнул и выдохнул со стоном, выпустил из левой руки стойку и начал падать, и через секунду пружинисто выбросил тело вперед, позади что-то хрустнуло в последний момент, но он долетел.

Он долетел и ударился о воду животом с мощностью авиабомбы. Когда вынырнул, морщась от боли – не в животе, а ниже, – увидел на противоположном берегу бассейна полуголую парочку, лежавшую друг на друге в шезлонге. Оба в испуге смотрели на Кротова, девица через плечо, и Кротов помахал им рукой из воды, изобразив на лице улыбочный оскал. Шорты сбились ударом, но не слетели совсем, зацепившись за правую ступню. Кротов ушел в воду с головой и принялся там вертеться, расправляя и натаскивая на себя упрямую мягкую тряпку.

Обежав бунгало по периметру, он поднялся наверх нетвердыми ногами, скрюченный болью в паху и гордый от собственной удали: он таки сделал это. Вошел и стал посреди комнаты, вода ручьями текла с шортов на ковер. Жена в ночной рубашке сидела у телефона, кивала в пустоту глубокомысленно. Зажав ладонью микрофон, сказала мужу:

– Немедленно переоденься. Что ты говоришь, Тамарочка?.. Горбатого могила исправит... А что нам остается? Да, терпеть, да... И не расстраивайся, продай что-нибудь. Помнишь, Люська хотела твой серый костюм? Да, хороший, но тебе не идет по фигуре... Сколько? Да больше, больше, пусть не жмётся... Всё образуется, Тамарочка. А Люське позвони буквально завтра...

Кротов посмотрел на себя в ванном зеркале: нижняя часть живота была красной до синего, бедра тоже.

Он вышел голый – напугать жену и помириться.

Глава десятая

Последней ночью ничего не получилось, хотя и старался и очень хотел, заставлял себя думать, что хочет, но тело не слушалось; жена успокаивала его и гладила по голове и плечам – ничего страшного, это алкоголь и нервы, выпей капли и постарайся заснуть.

Утром он дождался ухода жены на работу и вскочил с постели в угрюмой холодной решимости.

Первым делом он плотно позавтракал, выпив для аппетита полстакана купленной вечером водки. Бутылку заткнул плотной пробкой и спрятал в дорожную старую сумку, которую нашел на антресолях. Положил туда же кусок копченого мяса в вакуумной упаковке – блядская старуха, до сих пор ее слюни мерещатся на лице; неношеные теплые кальсоны, зимнюю шапку из зайца (нашел там же, среди старья), несколько пар толстых носков, трусы и майки, две вельветовые рубашки и брюки из коричневого драпа. На себя надел футболку с длинными рукавами, фланелевую ковбойку, свитер из молодости и джинсы, штопаную на спине куртку из болоньи, старые кроссовки ботиночной формы, кепку и вязаный шарф. Часть денег спрятал в задний джинсовый карман, запиравшийся на молнию, большую часть – на дно сумки, расходные убрал в бумажник и сунул в левый внутренний карман «болоньи»; в правый, с петлей и пуговицей, положил паспорт и студийное удостоверение. Потоптавшись у выхода, снял куртку и надел под нее пиджак из турецкой «вареной» джинсятины. Вроде бы всё, хлеб он купит на вокзале; тысяча «баксов» в кармане ковбойки, неприкосновенный запас, положил и забыл – это крайнее; сунул руку за ворот свитера и погладил: вот они, ровным квадратиком, сгибом вверх и на пуговице, чтобы не выпали...

Лузгин не опасался, что его будут сторожить у дома – вчера расстались чуть ли не друзьями, он же отдал половину в срок и нынче до обеда был свободен, – но вышел из дома, пригнувшись и пряча лицо в воротник, и сразу свернул за кусты палисадника и пробирался вдоль стены в обратном ежедневному привычному проходу направлении. Казавшаяся дома излишней и тесной многослойная одежда была точно по погоде, и его даже познабливало слегка от сырости и нервной завинченности.

Он знал, что едет в Аркалык.

Лет пять назад туда уехал знакомый парень с телестудии, устроился на тамошнее ТВ, звонил и звал Лузгина на работу, сулил квартиру и любые деньги – наплел начальству про тюменского «кумира», планировал устроить в Аркалыке тэвэшные казахстанские Нью-Васюки. Лузгин подумывал всерьез, советовался даже, как доехать поездом – на Свердловск и Челябинск, оттуда до узловой станции Карталы, потом на Целиноград, сойти на станции с названием Есиль и пересесть на местный поезд уже до Аркалыка, там его встретят с цветами. Последний раз дружок звонил весной, когда узнал каким-то образом про лузгинские взрывные приключения.