Случайному гостю

— А что-то ты выпил? — мрачно вопрошает бабушка, стоя надо мной — облепленным мокрым и холодным полотенцем.

— Бургундское! — отвечаю я из-под компресса. — И теперь у меня икота.

За столом слышен взрыв смеха. Бабушка вздыхает.

— Фигели-мигели, — говорит она и, наклонясь надо мною так, что я слышу, как стучит ее сердце, шепчет.

— Те, на мосте, не шуткуют Лесик. Такое.

Распрямившись, она произносит в сторону стола.

— Найдите мне лучину, пора запаливать Пророчество…

…Если долго смотреть на Саламандру, можно сфиксовать [63] , — продолжила бабушка.

— Это почему? — делая движение в сторону тахты, спросил я.

— Они отруйные [64] . Такое, — авторитетно замечает она.

— Мухоморы тоже, — отзываюсь я крадучись, чтобы прилечь на тахту, но наступаю на внешне безмятежную Ваксу.

— Вот пойди, найди мушемор и смотрите друг на друга доскону [65] , — беззлобно сказала бабушка, прослушав Ваксин вопль. — А Саламандра — враг желаний.

63

свихнуться

64

ядовитые

65

до конца, до смерти

— Любых? — спросил я, мостясь на тахте.

— Та тема подождёт, — резюмировала бабушка. — Отдохнешь позднейше.

Мы стали разгружать сумку. Первым делом бабушка пхнула мне в руки селедку. Затем достала и развернула пакет. Отголосок величия кухни в подвале на Ормянской пронесся над нашей штопаной скатертью.

Неимоверное количество пирожков извлекла бабушка из этого пакета, шесть банок с майонезом, при этом три баночки с синей крышкой, кулек с десятком лимонов, россыпь пакетиков с ванилью, такую же пачку — с корицей, туго набитые пакеты с изюмом — три сорта, шоколад кусками, какао «Серебряный ярлык», копченых кур (три!) в промасленной бумаге, головку сыра похожую на красное ядро, яблоки, очень ароматные, маленькую пачку кофе в тускло-коричневой глянцевой бумаге и под конец — пакет чая «Бодрость».

Бабушка почесала переносицу.

— Интересне, — сказала она, — очень интересне. Лесик, то может, тебя надо было там принести в жертву? Никогда больше не ходила бы за покупками…

— Я худой, — нервно сказал я. — Какая из меня жертва?

— По весу, — беззлобно сказала бабушка. — Обещаю подумать, слово гонору.

Тем временем обертка пакета во время нашего спора съёжилась и с тихим шипением обернулась дымом.

— Очень, очень интересне, — прокомментировала бабушка и взглянула на меня с оценкой во взоре.

— А на что ты Лесик, колыхаешь сльонзя? Он и так прекрасно спит, — спросила она.

— Буду приносить его в жертву, — зло буркнул я.

— Кому? — осведомилась бабушка.

— Себе, — пискнул я и бросил несчастную селедку на стол. — Жертва!

Кулек порвался. Селедки, словно радуясь, вылетели из него, как летающие рыбы, украшая пятнами от рассола все вокруг.

Мы с бабушкой одновременно вытянули руки, крикнули и вот тут дар опять нашел нас, что-то стукнуло, запахло озоном.

Селедки замерли в воздухе. И, так сказать, воспарили — словно в невесомости. На нас уставились рыбьи глаза. Одна из сельдей подмигнула мне. А потом селёдки расправили плавники, сделали несколько пируэтов в воздухе и запели приятными тенорами:

«У одной казармы, около ворот…»

— Фальшуете, — сурово заметила бабушка. — Вам бы лучше помолчать.

— Здесь командуешь не ты, — дерзко пропищали сельди. — Сейчас мы слушаем его.

Явилась Вакса, прыгнула на стол и издала рычание. Сельди поднялись выше и стали извиваться в такт песне.

— Э-э-э, — многозначительно сказал я, — вы бы не могли перестать?

— Слушаем, мой господин! — хором сказали селедки и допев «…мит дир Лили Марлен», замолчали. Глаза одной из них блеснули красным.

Бабушка смотрела на меня и брови её сошлись на переносице под грозным углом.

Селёдки прокашлялись хором и явно собрались исполнить что-нибудь такое же свеженькое.

Из бабушкиной сумки донесся скрежет, а затем крик насекомого из банки: «Это невыносимо! Они же могут петь вечность, это невыносимо. Заставьте их вспомнить, кто они на самом деле!»

Селёдки зашипели и выстроились в боевом порядке. Мне все меньше нравились их морды. Бабушка пошевелила пальцами. Селёдки лязгнули невесть откуда взявшимися зубами и тут же эти зубы потеряли.

— Лесик! — с деланным равнодушием сказала бабушка. — И сколько будешь стоять как слуп сольный? Может что-то скажешь?

Селёдки развернулись ко мне и отбросили всякое миролюбие.

— Мой господин не сделает этого, — сказали они хором, казалось — единым визгливым голосом.

— Кто вы есть? — крикнул я, чувствуя приближение знания. — Быстро вспомнили, кто вы есть!

По кухне прошла волна горячего воздуха — хлопнула форточка, свалилась со стола взволнованная Вакса, гулко шмякнулись на пол селедки — самые обычные иваси…

— Что еще за суп? — расстроенно спросил я.

— Не суп, а слуп. Столп. Столб из соли… — мрачно ответила бабушка. — Такое было, как кто-то таращил глаза.

Радио сообщило бесполым голосом: «…в Петропавловске-Камчатском — полночь».

Я вымыл пол и стулья, закапанные селёдками, затёр пятна на скатерти, помыл кофейник и вытер его досуха под суровым бабушкиным взглядом. Всё время моей уборки бабушка недобро точила здоровенный нож-тесак об какой-то серый оселок, а затем отрубила головы молчащим селедкам с таким свирепым видом, что я даже передумал подпустить шуточку насчет того, что их можно было бы и повесить — все же гуманнее.

После обезглавливания селедки были обесхвощены, выпотрошены, изрублены на куски и отправлены в некую посудину с пивом, разведенным молоком. Понимаю, что звучит дико, но после суток пребывания в этой пивомолочной ванне селедка приобретала ни с чем не сравнимый вкус и запах. Один наш родственник как-то вечерком, под водку, изничтожил целую тарелку такой сельди — и всю долгую ночь, словно праотец Ной, жадно пил сырую воду.

Селёдочные обрезки упаковываются в газету, затем в вывернутый пакет из-под молока — внутри он черный, что меня всегда и удивляет — молоко белое, а пакет черный…. Доску и руки бабушка споласкивает уксусом — перешибить запах и продезинфицировать. Хотя доску она обычно оборачивает в пакет: «жебы не взяла дух сльонзя…».

Я уныло готовлю мясорубку.

Бабушка прогревает духовку, мастерски манипулируя ручками вентилей и раскалёнными кирпичами. На плите булькают паром очередная порция овощей и кастрюлька с рисом — на салаты. Стол заставлен формами для сырников. В центре его мешочек муки. В воздухе празднично пахнет ванилью, немного порошка просыпалось на Ваксу.

— И хорошо, что не сода, — заявила бабушка в ответ на немой кошачий укор.

— Иди цедру три, — говорит мне бабушка, открывает холодильник и извлекает из него пакет лимонов, апельсины, потную банку сливок и здоровый брусок в марле, похожий на необтёсанный кусок белого камня — это творог.