Слуга Божий

— Забрали? — спросил я. — Его хрен?

— Скорее съели, — промычал Смертух и показал на другие следы от зубов, на этот раз видневшиеся на бёдрах и в паху. — Говорю тебе, Мордимер, это волколаки.

Слово «волколаки» быть может не слишком точное определение. Уж очень оно связано с разного рода глупостями, байками и легендами, которым люди, мыслящие рационально (такие, как ваш покорный слуга), не верят. Превращение человека в волка невозможно по причинам чисто анатомическим. Я хорошо это знаю, любезные мои, поскольку курс анатомии входил в моё обучение. Не думаете же вы, что можно исполнять симфонию человеческого тела, не обладая соответствующим образованием и подготовкой[86]?

Вот только некоторые обязательно желали в таких волков всё-таки превращаться. Поэтому носились по полям и лесам, голые или одетые лишь в звериные шкуры, и нападали на невинных как агнцы путников либо местных селян. Не раз уже такого волколака-неволколака нам случалось схватить и послать туда, где ему и место — на виселицу. Почему не на костёр? — спросите вы. Да чтобы показать, что обычной конопляной верёвки ряженому вполне достаточно, и святое пламя для этого не требуется.

— Как-то странно позаботились о его вещах, как для волколаков, — сказал я саркастичным тоном. — Думай иногда, Смертух, а?

Он лишь фыркнул и ничего не сказал, но я знал, что, в сущности, он со мной согласен.

— Чего делаем? — спросил он.

— А что нам делать? — я пожал плечами. — Едем дальше. Волкам будет чем перекусить.

Мы провели лошадей мимо трупа, и вскочили в сёдла. Едва мы успели сделать это, как увидели очередное тело. На этот раз молодой, обнажённой девушки. Её светлые сбившиеся волосы слиплись от крови, кожа лица была чуть ли не оторвана от черепа, а правая грудь изгрызена так, что вместо неё висели одни лохмотья. Я заметил, что у неё также не было пальцев на одной из рук.

— Это бессмысленно, — сказал Смертух, когда мы снова сидели на корточках у трупа. — В этом нет никакого смысла.

Мог мне этого не говорить. Но люди, любезные мои, не всегда руководствуются рассудком. Чувства и эмоции правят нашими поступками, пока мир стоит, и править будут до конца этого же мира. А здесь, видимо, чувства и эмоции подсказывали убийцам, что тела следует изувечить, а потом частично съесть. Впрочем, несомненно, дело было не в голоде, а в извращённом удовольствии от вгрызания зубами в человеческое мясо и раздирания его на клочки. Жаль, что на свете столько злых и деградировавших особей. Чтож, Господь испытывает род человеческий, но Он создал также нас — инквизиторов, которые есть стражи порядка и сеятели любви.

***

Туман прошёл. По-прежнему у земли вились сероватые клочки, и воздух был насыщен влагой, но по сравнению со вчерашним днём погоду можно было назвать прямо-таки прекрасной. По крайней мере, мы видели теперь лес и просеки между деревьями, а также солнце, пытающееся проглянуть из-за пелены тумана.

Мы сидели за завтраком, состоящим из ячменных лепёшек, мяса и вина, когда я услышал доносящийся из леса шум, будто кто-то неосторожно и в спешке продирался через кусты. Второй тоже посмотрел в ту сторону и положил арбалет на колени. Возможно, это было излишней предосторожностью, поскольку шум был вызван одним человеком или большим животным, но учитывая опыт прошедшей ночи… Лишь Смертух не среагировал и, жмуря глаза, спокойно грыз жаркое, и жир стекал у него по подбородку.

Шум приближался, пока, наконец, на поляну не вылетела женщина в разодранной одежде. Её волосы были растрёпанными, а лицо выражало безумный ужас. Когда она нас заметила, то сначала остановилась как вкопанная, а потом побежала в нашу сторону, крича и рыдая.

— Спасите, благородные господа, спасите именем Иисуса!

Она влетела в наш круг, перевернула бурдюк с вином и приземлилась в объятиях Смертуха. Но когда подняла голову, то увидела лицо моего спутника и должно быть отдала себе отчёт, что возможно попала из огня, да в полымя. И преследующая её опасность могла оказаться ничем, по сравнению с тем, перед чем оказалась лицом к лицу. Она дёрнулась назад, но Смертух крепко придержал её за талию.

— И куда это, горлиночка? — спросил он нежным голосом. — Торопишься куда-то?

Его рука уже бродила где-то в окрестностях груди девушки. И было вокруг чего ей бродить, ибо груди эти преподносили себя превосходно. По крайней мере, насколько мне удалось это оценить, глядя на её порванную кофту.

— Прекрати, Смертух, — приказал я. — Иди сюда! — Я дёрнул девушку за руку, она шлёпнулась на землю рядом со мной.

— Успокойся, — сказал я. — На! — Я поднёс бурдюк, в котором уцелели какие-то остатки, и влил вино ей в рот.

Я заметил, что женщина, пусть и с растрёпанными волосами и поцарапанным лицом, была вполне себе красивой. Не так уж и молода, но всё-таки красивая. Она присосалась к вину, опорожнила бурдюк, сплюнула, а потом отвернулась, и её вырвало. Смертух фыркнул с раздражением, а девушка вытерла губы верхом ладони и снова начала отчаянно рыдать. Я повернул её к себе и дал пощёчину. Раз, второй — сильно. Она заскулила, а потом замолчала и прижалась ко мне всем телом. Теперь она всхлипывала где-то у меня подмышкой. Первый рассмеялся.

— Мордимер заделался, значит, нянькой, — сказал он.

— Заткнись, кретин, — проворчал я и похлопал девушку по спине. — Ну, рассказывай, чадо моё, что случилось, — обратился я к ней, придавая голосу ласковый тон. — Поможем тебе всем, чем сможем.

— О, да, поможем. — Второй проделал характерное движение бёдрами.

Боже мой, — подумал я, — приходится работать со сборищем идиотов и выродков. Отчего, ах, отчего, Господь мой, ты покарал так жестоко бедного Мордимера? Почему я не могу сидеть в Хезе, потягивая винцо по корчмам и прочищая охальных девок? Нет, я должен спотыкаться на ухабах, осматривать трупы изувеченных и частично съеденных людей, утешать перепуганных барышень, да выслушивать идиотские шутки напарников по поездке. Знаю, что Бог есть само добро, но иногда мне в это трудно поверить.

— Чадо моё, — я заговорил вновь. — Пожалуйста, скажи, что тебя гнетёт?

— Вы священник, господин? — произнесла она, поднимая голову, а Первый фыркнул со смешком.

— Да-а, и окрестит тебя, значит, своей кропильницей[87],доченька, — поглумился он.

— Я не священник, — возразил я, не обращая внимания на близнеца, — а инквизитор.

— О, Боже! — воскликнула она, и в её голосе была искренняя радость. — Как это хорошо! Как хорошо! Бог меня услышал!

Я почти слышал, как Первый клацнул зубами от изумления. Ибо, видите ли, любезные мои, люди редко когда приветствуют инквизитора криками радости и нечасто показывают ему, сколь сильно они счастливы от его присутствия. Услышав, что поблизости есть инквизитор, большинство людей желает побыстрее оказаться в другом месте. Как будто не знают, что мы занимаемся лишь виновными в ереси, вероотступничестве и колдовстве, и у нас нет причин беспокоить законопослушных и богобоязненных граждан.

Они изумились, а я обеспокоился. Если простая, перепуганная женщина считает, что самым большим счастьем для неё будет повстречать инквизитора, это означает, что она увидела нечто действительно ужасное. Нечто, выбивающееся из нормы. Нечто, вызывающее страх своей противоестественностью.

— Ты скажешь мне, наконец, что случилось?

— Напали на нас… Они… Эти, эти, эти… — она запнулась, поэтому я встряхнул её.

— Кто, мечом Господа?!

— Не знаю. — Её лицо скривилось в гримасе отвращения. — Были как люди, и не как люди. Убивали… всех… грызли, отрывали мясо… — она задохнулась, а потом её снова вырвало. На этот раз совсем близко от моего сапога.