Слуги этого мира

Не оставались Стражи в стороне и тогда, когда требовалось замарать руки кровью. Они первыми приходили на подмогу при глубоких порезах, переломах и родах. Люди не выносили присутствие Стража в своем доме, но сами отворяли ему двери, когда женщина должна была вот-вот освободиться от бремени. В отличие от супругов и сыновей, у Стражей никогда не тряслись руки, и они были совершенно глухи к раздирающим воздух в клочья крикам женщин. Страж помогал ребенку появиться на свет быстро и ловко, и уже через несколько минут возвращался на свой пост у калитки. Останавливался только раз, чтобы вымыть руки в баке с мутной водой.

За что еще можно было побороться, если не за продовольствие, знания и медицину? Пожалуй, за свободу, на чем настаивали революционеры больше всего. Вот только Стражи не запирали их в домах и за границу поселения выходить не запрещали; строго они следили только за тем, чтобы никто не разгуливал по ночам. Возможно то, что некто снаружи открывает и закрывает ставни в определенные часы, нервировало, но едва ли кому-то по-настоящему хотелось выходить ночью на улицу, тем более за пределы Пэчра.

В юношестве Помона, заручившись поддержкой друзей, которые были также опьянены жаждой приключений, решила сбежать из Пэчра, чтобы поглядеть на мир снаружи, а то и построить свой собственный: основать новое поселение, придумать в нем свои праздники, занятия и правила без всяких надзирателей. За мечтой дети мчались до самого захода старой звезды, но так и не убежали дальше леса, в который обычно уходили на охоту мужчины и где женщины собирали с кустов клочки шерсти животных для пряжи. Там они и заночевали. Утомительная ночь заставила друзей вспомнить о благах уже существующей цивилизации и несколько охладеть к затее Помоны.

К утру вся компания вернулась в поселение. Страж ждал их на краю поля, за которым простилался Пэчр, и бесстрастно глядел на приближающихся грязных, понурых детей. Покрытый с ног до головы короткой белой шерстью мужчина молча пропустил их вперед, замкнул собой процессию и не спускал с детей сурового взгляда до тех пор, пока не убедился, что каждый благополучно добрался до дома.

Помона подозревала, что плана по «освобождению» у повстанцев не было по той же самой причине, что и у нее: что-то в их жизни было не так, но они сами не понимали, что именно. И конечно, Стражи оставались крайними.

Само их присутствие – вот, что было не так.

Кто или что они такое? Откуда взялись и что заставляло их контролировать каждый человеческий шаг? Откуда появились они, люди, сами? На протяжении всей недолгой истории человечества, которая длилась что-то около полутора века, люди не могли получить ответов от Стражей. Лишь однажды они дали им надежду настолько размытую, что это стало больше походить на легенду: Стражи пообещали подарить людям ответы на любые вопросы, какие они только отважатся задать, когда среди любопытствующих найдется человек, который станет Посредником между двумя живущими бок о бок цивилизациями. Человек, в чьих силах будет понять и донести до других все, что они ему расскажут.

Но только при одном условии: Посредника Стражи выберут сами.

Помона много раз слышала эту историю, но вера в нее блекла с каждым годом. В живых уже давно не осталось никого, кто мог бы подтвердить и дословно передать слова Стражей так, как они их слышали. А если бы и остались, даже они не смогли бы сказать наверняка, сколько в Пэчре могло смениться поколений, прежде чем Стражи соизволят вынести вердикт.

Помона оставила позади пшеничное поле и вышла к подножью городка, усеянного однотипными деревянными домами, дворами, школами и мастерскими. Она остановилась у невысокой расписной таблички, похожей на квадратную арку, на которой было вырезано:

ПОСЕЛЕНИЕ ЭВОЛЮЦИОНИРУЮЩЕГО ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО РОДА

И где ниже, уже мелом, велся учет его обитателей в несколько тысяч человек. Едва разборчиво, потому что все чаще мел с текущей цифрой размазывали и выводили поверх новое число – большее или меньшее.

4

Помона оставила ведро с рыбой на крыльце. Она слышала, как за входной дверью отец с Идой на плечах ходит из одной комнаты в другую и как скрепят под его ногами половицы. Мать как обычно суетилась на кухне: старалась успеть приготовить обед до боя школьного колокола, чтобы отец мог как следует поесть перед охотой. Он никогда не притрагивался к еде перед походом в лес, но мама продолжала готовить, будто не замечала всякий раз оставленные на столе приборы и кушанья.

Помона поставила ногу на первую ступень. На секунду задумалась, склонила голову на бок, шагнула назад. Она пригнулась, когда проходила мимо открытых настежь окон, бесшумно перебралась на задний двор и уселась под стройную грушу. Страж остался с другой стороны дома, семья – за запертой дверью. Было слышно, как кто-то из соседей колет дрова. Помона глубоко вдохнула запах зреющих над ней плодов, настолько сладкий, что защекотало язык, и достала из широкого переднего кармана юбки подшитую жилами пачку пергамента.

Большая часть листов была сплошь изрисована углем. Помона рисовала выкройки будущих платьев, юбок и рубах; составляла схемы объемных узоров, которые собиралась соткать; изображала фрукты, овощи, животных и людей в виде орнамента на одежде. Но пока только на пергаменте, и только здесь, под грушей на заднем дворе, бесконечно далеко от глаз, которым хотела бы все это показать.

Иногда Помона брала небольшие заказы от соседей. Обремененные детьми женщины не успевали ткать новую одежду себе и мужьям, и тогда Помона с готовностью бралась за челнок. В обмен на еду или дефицитные вещи она ткала платки, рубахи, детские платья или просто чинила одежду. Однажды Помона развлечения ради соткала заплату для платьица с несложным рисунком по придуманной на ходу схеме, а на следующий день мать девчушки, которой заплата предназначалась, занесла ей все остальные платья дочери. Они были совершенно целые, но девочка требовала такие же заплаты на каждую свою вещь.

Помона провела три вечера у окна и ткала до тех пор, пока последний луч старой звезды позволял разглядеть в руках челнок. Ее работу оценили в мешок кукурузных початков, два ведра глины, дюжину восковых свечей и две банки консервированных груш. Восхитительный десерт они тянули неделю всей семьей.

Помона с большим энтузиазмом стала браться за другие заказы, но, когда слава о ее золотых руках только-только начала расползаться по округе, она лоб в лоб столкнулась с непредвиденным сюжетным поворотом их тихой семейной жизни – с появлением на свет второй дочери, выходить которую престарелым родителям уже было не по возрасту.

На плечи Помоны легли все заботы о младшей сестре. Как талантливая ткачиха она почти полностью перестала существовать, чему мать, которая хотела, чтобы все вокруг забыли дорогу к их дому, была только рада: пригибающаяся к земле женщина с вечно блуждающим взглядом, ранее позорно известная как самая молодая и малодетная мать Пэчра, «прославилась» в добавок как самая старая роженица.

Помона жалела мать и покорно отдавала всю себя заботе об Иде, но не могла не думать о том, какой стала бы ее жизнь, не откажись она от своей мечты. Она представляла, как померкла бы вся ее дурная слава на фоне самых красивых и необычных роб, юбок, платьев, пончо и звезды знают чего еще, которые можно было бы получить только из ее умелых и свободных от бесчисленных детей рук.