Слуги этого мира

Была у Помоны и другая догадка, но родилась она скорее из тех малых материнских чувств, которые пробуждала у нее младшая сестра. Начало слежки Стражей пришлось и на появление в их доме Иды. Помону не покидало щемящее чувство того, что по какой-то причине Стражи положили на малышку глаз. Из-за того ли, что Ида была не по годам усидчивой, любопытной и внимательной? Из-за бесцветных ли своих бровей? Помона и сама понимала, насколько ее опасения притянуты за уши, но факт оставался фактом: особое внимание Стражи проявляли как раз тогда, когда Помона выводила Иду из дома. Каждый раз, когда Помона наставляла сестру, учила ее или играла с ней, Стражи будто начинали к ней присматриваться. Оценивать. Принюхиваться.

Помона прикусила губу. Она поднимала скамейки и со стуком ставила их на парты, чтобы не мешались, когда будет подметать. Конечно, это неправда. У Стражей нет ни одной причины выделять среди сотен детей Пэчра одного ребенка. Разве что…

Ида из нашей семьи. Малодетной, неплодовитой и ненавистной.

Что, если Стражи подумывают избавиться от Иды, обреченной быть такой же старой девой, с Помоной заодно?

Это уж слишком.

Помона с силой грохнула о парту очередную скамью и остервенело принялась мести пол. Пыль летела во все стороны, вихрилась в свете старой звезды, кружилась под потолком. Она сбавила темп, только когда душное облако попало ей в лицо: Помона закашлялась, утерла рот рукавом блузки и притихла.

Конечно, нет. Если бы они хотели сделать что-то с малышкой, и тем более с ней самой, сделали бы это давно.

Подкрепившись этой мыслью, Помона взялась за наведение чистоты с двойным упорством. Ее ждут дома, и надо бы разделаться со всем поскорее.

Помона наскоро привела классную комнату в надлежащий вид и боком двинулась по коридору, все приближаясь к выходу из школы и свободе. При каждом ее сильном гребке облачка пыли, пуха и сена, которое притащили на обуви ученики, катились далеко вперед. Помону окружил запах разогретого светом старой звезды дерева и влажной почвы под половицами. Доски прогибались под ее тяжестью. Людские голоса едва достигали ушей.

Помона распрямилась, чтобы перевести дух, и с улыбкой оглянулась на пустые парты. Она любила оставаться в школе в одиночестве, и особенно –стоять в центре длинного, залитого светом коридора в почти полной тишине. Безмолвие и медленно кружащиеся пылинки почти осязаемо обнимали ее со всех сторон, от чего приятно крутило живот; хотелось смеяться. Хорошо, что наказавший ее Страж об этом не знал.

Женщина вымела оставшийся мусор на улицу. Кусочки сухой грязи и щебень задорно выстрелили во двор со школьного порога. Она выглянула наружу, чтобы как следует вытряхнуть веник, но улыбка исчезла с ее лица: Помона встретилась взглядом с важно вышагивающим мимо мужчиной. На вид он был совсем еще молод, а в его руках был букет из трех культур.

Пучок ромашек в центре – девичья невинность. Амариллис, почти полностью съедающий своим размером и цветом белые хрупкие цветочки – мужская сила. Колоски льна, обнимающие цветы плотным, густым кольцом – плодородный союз.

Парень с редкой русой бородой и зачесанными назад волосами шел предлагать девушке руку, сердце и бессонные ночи у люлек.

Помона быстро опустила глаза, сделав вид, что увлечена очисткой веника, но вновь подняла взгляд, когда мужчина отвернулся. В распахнутой на груди рубахе он, свежий, как весенний лист, аккуратно подстриженный и довольный собой, шел прямо к ближайшему от школы дому. Помона увидела, как при приближении молодца две женщины – вероятно, мать и бабушка невесты, – с радостными воплями вскочили с грядки и рванули в дом. «Ханна!» – кричали они, на бегу вытирая об юбки перепачканные землей руки. «Ханна!»

– Ханна, – повторила Помона, будто тоже хотела предупредить счастливицу. Но ее слабый голос растворил порыв ветра.

Эту девушку она видела несколько раз на посевах. Трудолюбивая, светловолосая и совсем юная – двадцать один год ей исполнился только на прошлой неделе. И ее уже зовут замуж. Уйти от родителей. Родить через год. А еще через год – родить опять. И еще. И еще.

На улицах почти не было людей – мужчины ушли на охоту, женщины занимались скотиной. Помона чувствовала, что и ей будет правильно заняться делом, а не глазеть на рождение новой семьи исподтишка, но она осталась стоять на пороге с опущенным веником в руках. Помона не хотела этого видеть. Ей было не интересно.

Но она не двинулась с места.

– Ханна! – крикнул парень на ходу. Как показалась Помоне, сделав голос ниже и задорнее, чем он был у него на самом деле. – Дома ли ты, милая? Дома ли ты, верная?

– Дома-дома наша девочка, – пропела женщина, высунувшись из окна, – а тебе, молодчик, Ханна наша зачем?

Мать Ханны хихикала, будто это ее пришли забирать из отчего дома. Помона невольно улыбнулась, но скорее стесненно, нежели от каких-либо нежных чувств. Этому представлению явно не хватало зрителей, смеха и воплей друзей и зевак. Очень уж нелепо эти брачные заигрывания с родственниками избранницы звучали в давящей тишине пустых улиц.

Мужчина остановился у калитки, высоко подняв над собой букет. Женщина в оконной раме зашлась притворными охами и стала звать дочь. Помона так и видела, как где-то рядом с ними на табуретке раскачивается бабуля и с прижатыми к груди руками любуется разыгрываемой ими сценой.

По тому, как оживился жених, Помона догадалась, что к окну наконец подошла и сама Ханна. Может, на ней было чистое белое платье с красной строчкой на подоле. И может, она просидела в нем весь сегодняшний день.

Но тут что-то случилось.

Парень, уже было взявшийся за калитку, чтобы открыть ее и пройти прямо к дому возлюбленной, отдернул руку. Ни его голоса, ни голосов матери, бабушки или самой Ханны не было слышно. Мир замер, а воздух загустился – Помона могла почувствовать зависшее над ними напряжение даже со своего места.

Мужчина вновь положил руку на задвижку калитки, но на сей раз тут же попятился назад: фигура, возвышающаяся над ним чуть не на две головы, ожила.

Все это время Страж, как и бдящий у любого другого дома, был здесь же, на своем посту, но стоял в тени, и Помона не сразу заметила его неподвижную фигуру. По ее спине поползли мурашки: огромная ручища существа, облаченного в вишневую мантию и набедренную повязку, поднялась ладонью от себя.

Страж приказывал парню остановиться.

– Почему? – услышала Помона его вопрос. В голосе жениха звучали злость и изумление.

Страж медленно покачал головой. Помона видела, как торчащие из прорезей его кожаной маски бивни сверкают перед побелевшим лицом мужчины.

– Это же Рубен! – воскликнула мать Ханны. Помона услышала, как она застучала по оконной раме, но Страж не обращал на нее никакого внимания. Он испепелял взглядом парня у калитки. – Эй! Эй! Это Рубен, пропустите его, он пришел к нам! Он пришел к Ханне!

Судя по тому, как живо стих ее крик, Помона поняла, что Страж сказал ей что-то резкое, так и не обернувшись. Сердце Помоны сжалось.

Что же происходит?!

– Я не уйду, – крикнул Рубен, но голос его был не тверд. Страж не шевелился, но было похоже, что он снова что-то сказал – Рубен вздрогнул. – Я люблю Ханну! Пустите меня или…

– Пошел вон, – отрезал Страж, на сей раз достаточно громко, чтобы услышала даже Помона.

В доме что-то разбилось – может, приготовленная для брачного букета ваза. Послышались стоны, охи, ахи и горестный плачь молодой девушки – убивалась Ханна. Рубен медленно пятился от дома избранницы, во все глаза таращась на Стража. И побежал прочь, когда бдящий сделал первый и последний предупреждающий шаг ему навстречу.