Смерть Анакреона

И потом на следующий день… выпавший снег плотным покровом прикрыл осень, ту теплую по-летнему осень, которую он любил. Непроизвольно в уме сложились строки:

Ты молчишь, стало тихо вокруг, когда приходит конец. Познал вполне ты жизни бурный бег, Страшные боли, однако, всему венец. Знаешь, отец, в ту ночь выпал первый снег. Да, вот и случилось. Октябрь, осенняя ночь за окном, Севера свет и звезд пожар. Я лежал, не спал, думы неслись чередой. Вдруг, чу, звук за стеной — рука тянулась ко мне за стеклом — кто-то нежно и крепко меня обнял. Горы на севере в снежном убранстве, луна, Тихий ветер пронесся, он что-то шептал. Навечно, друг, останется этот миг для меня, Этот миг, когда ты ушел навсегда. А на следующий день было так бело, бело, Лишь березка в снегу сверкала желтым листом. Начиналась зима, легла плотным ковром. Известие о смерти в тот день пришло.

Получилось длинное стихотворение. Было время, когда он верил в свой поэтический дар, но сейчас он знал, что он не поэт.

Пришедший день он снова выразил в стихах. Он, пребывавший в тоске и печали, шагающий по талому снегу, под которым пряталось лето: ни зима, ни осень, ни весна… так чудно. Возникли строки:

Я шел, я слышал, как тает снег, тает, будто пришла весна. В чувствах — открытая рана после ночи, кровь после ночи стынет; предвестье весны, весна…

Печаль, охватившая его, не была гибельной. Нет. В ней выразилась вся его скрытая грусть, его раскаяние за те часы, когда он не проявил достаточно любви к отцу — не был благодарен достаточно, не был участлив, внимателен, оскорблялся только, поступал эгоистично.

И еще во многом, во многом он мог себя упрекнуть. Он, например, не добился в жизни ничего такого, что могло бы порадовать отца. Странно, но когда Дагни Лино уехала, он тотчас же решил работать, рисовать, рисовать без передышки. Он как раз нашел подходящее место, в то время мало кто обращал внимание на подобные мотивы в живописи. Вдали от центра Кристиании, там, где встречаются город и его окраина. Поросшие зеленой травой валы и казарменного типа многоэтажные дома для бедных, мусорная свалка и оравы, оравы детишек. И блуждая в одиночестве в этих краях, охваченный странным настроением, он представлял себе зримо, как крест поднимается над мусорной свалкой, а быть может, просто лежит там заброшенный, он не знал еще точно. Это видение с крестом, вероятно, не особенно удачно с живописной точки зрения, но в нем сидело и полыхало сомнение насчет этого злосчастного причастия. Ведь фактически уже тогда он потерял отца.

В ту осень он только тем и занимался, что рисовал, рисовал, встречался с Дагни Лино, и вдруг — все развеялось в прах. Он не мог понять, почему любовь как бы ускользнула от него. Его талант художника тоже шел на убыль. Стоило ему только почувствовать настоящую тяжесть задачи, требовавшей полной отдачи сил, как вдохновение тотчас же исчезало, его хватало только на отдельные небольшие зарисовки.

Так он начал бросаться из одной крайности в другую. Размениваться по мелочам. Занимался немного философией и немного историей искусства, немного филологией и затем снова историей искусства. Был ли он ленивым? Нет. Но он не мог довести до конца начатое дело. Он читал необычайно много из разных областей. И он привык жить, набираясь урывками знания и житейской мудрости то там то сям. Он встретился с Лаллой Кобру, когда совершал свое первое «сентиментальное путешествие» [10] .

10

«Сентиментальное путешествие» — имеется в виду роман английского писателя Лоуренса Стерна (1713–1768) «Сентиментальное путешествие мистера Йорика по Франции и Италии», 1768.

Тогда с ним произошло чудо, он как бы пробудился ото сна, особенно, когда оказался в Италии. Зиму он прожил во Флоренции.

Там он начал писать. Написал небольшое эссе о Донателло [11] и его влиянии на искусство, о том, как художник проложил совершенно новый путь в искусстве, и он объяснял, как формальный язык Донателло непроизвольно вел к стилю барокко. Но эту работу он выполнил за один вечер, в спешке, робея и волнуясь. Потом он боялся перечитать написанное, боялся, что не понравится, что все окажется выдумкой собственного воображения. В ту зиму во Флоренции он понял, что такое искусство. Что такое духовная жизнь человека. И он посвятил себя поиску, неустанному поиску самых сокровенных движущих сил современного искусства, так сказать, сути искусства, его души.

11

Донателло (1386–1466) — итальянский скульптор, представитель Флорентийской школы Раннего Возрождения; ввел новый тип круглой статуи и скульптурной группы (Давид, Юдифь и Олоферн, монументальный конный памятник «Гаттамелата» в Падуе).

Поэтому он с жадностью набросился на чтение. Книги, книги и книги. Беспорядочное чтение, хаотическое. Новеллы Боккаччо и Саккетти [12] , потом снова история искусства… И еще он упорно стремился понять античность, восхищавшую всех во все времена. В ту зиму он читал также Леопарди [13] , единственного из итальянских писателей, который по сути заставил его ум работать на полную мощность. В меланхолии Леопарди, в его безграничной безнадежности он усмотрел свое личное, близкое ему. Он написал очерк о Леопарди и сегодня отнес его вместе с другими своими сочинениями в редакцию одного журнала.

12

Франко Саккетти (ок. 1330–1400) — итальянский писатель-новеллист, образцом служил «Декамерон» Боккаччо.

13

Джакомо Леопарди (1798–1837) — итальянский писатель, автор книг «Песнопения», «Дневник любви», «О морали»; мышление и поэтическое творчество отмечены пессимизмом, нигилизмом, скорбью.

Но его работы никогда не приносили ему успеха, он не был уверен в своих силах, сомневался в собственных взглядах и мнениях. В Риме он увидел нечто: там наверху, на Палатино [14] , он увидел это. Упавшие капители колонн лежали на земле, покрытые роскошной, блестящей, по-майски зеленой листвой аканта. Но вот колонна, разбитая колонна с капителью, в ее орнаменте лист аканта, чудо, вот это искусство, подлинное!.. Он мыслил так, находясь вблизи, вблизи зеленого аканта у подножия колонны… Это видение стало символом всей поездки, символом его собственного художественного воображения. Вновь и вновь он поднимался на Палатино, находил это место с колонной, стоял и смотрел. Ах, весна, ах, Рим!

14

Палатиум — название среднего из семи холмов Рима, на котором обнаружено самое древнее поселение Рим Ромула, позже застроено императорскими дворцами и домами аристократов. В настоящее время территория Палатино — музей.

Но эти годы были также годами безудержной тоски, тоски. По Кристиании, по ушедшей молодости, любви… Как только раздавался звонок в дверь, он тотчас же думал, что пришла Дагни Лино, хотя знал, ведь невозможно, невозможно.

И все это давило, давило, ум разрывался, бороться не имело смысла.

Он был человеком-одиночкой, он не мог быть как все, «участвовать» вместе со всеми. Он стоял вне толпы, он был одинок. Он испугался этого невероятного своего одиночества. В своем первом «сентиментальном путешествии» он познакомился со многими женщинами. Во Флоренции — с хорошенькой молоденькой датчанкой, Евой Бирх-Томсен, она стала его любовницей. Но ни она, и никто другой из всех, с кем довелось свести знакомство, не запали глубоко в душу, не проникли настолько глубоко в его жизнь, чтобы изменить ее, чтобы подвигнуть его на действие.

Все связи терпели крушение. Его не понимали, не понимали его неуемной жажды ласки, нежности, он устал лишь давать и давать. К нему относились как к ребенку, с которым можно временно позабавиться. Врожденная галантность не позволяла ему замечать ошибки и промахи в любви, и конец был неизбежен, он разлучался с этими подругами. Обидно было, конечно, до боли, он чувствовал себя негодяем, никчемным человеком, презирал себя долгое время… Но иначе быть не могло.

Он не понимал, как, впрочем, и многие другие, что женщина одинока по-иному, нежели мужчина. Она стоит ближе к природе, поэтому она более одинокое существо. Мужчина ищет в женщине подтверждения самого нежного и хрупкого в своей натуре, в общем-то почти невыразимого. Женщина, как правило, становится «судьбой» мужчины, реже происходит наоборот, потому что она не привязывается сильно к одному определенному мужчине, но делает вид, заставляет его поверить, что она поступает именно так. Она никогда не раскрывает себя целиком, утаивает частичку своего «я», чтобы жить дальше на случай, если что-то произойдет и он погибнет. В обоих лагерях имеются различные типы, хорошо, что существуют исключения из правил.

Отношения с женщинами терпели крах: он всегда почему-то встречал женщин определенного типа, женщин по-настоящему одиноких. Потом он продолжал вести свою борьбу в области искусства. Не случайно ведь он был сыном своего отца. Проблемы морали всегда занимали его.

Кристиания, город детства и юности… Как она изменилась! Бедность, несчастные женщины, разводы, аборты, правящие круги в предчувствии грядущего в предсмертных судорогах исполняют свой последний танец ужаса. Но, конечно, было, было кое-что, напоминавшее о былых днях Кристиании, Хенрик Ибсен доживал здесь последние дни своей старости, разразившись под конец последним, довольно странным произведением: «Когда мы, мертвые, пробуждаемся» [15] .

15

Профессор Арнольд Рюбек — главный герой пьесы X. Ибсена «Когда мы, мертвые, пробуждаемся», 1899; он поступился первоначальным замыслом своего основного произведения «День воскресения», в центре которого стояла «живая» модель Ирене, переделал скульптурную группу в угоду вкусам публики и после этого выполнял скульптурные работы на продажу. В 1918 г. в России поставлен фильм «Когда мы, мертвые, воскреснем?», реж. Посельский.

Он пережил все те терзания ума, которые уготованы чувствительным натурам. Некоторое время он буквально страдал, полагая, что у него совсем не развито чувство социальной справедливости. Как все внутренне счастливые и внутренне холодные люди, он был консервативным по складу характера. Однако он хорошо понимал, что личный консерватизм никоим образом не должен отразиться на его политических воззрениях. Хотя по-настоящему он не научился разбираться в политике, скорее всего крепко засело в нем это ощущение несправедливости и нужды, царящих в мире, оно взывало к его совести, требовало активного действия. Подошло время, когда он по возрасту мог участвовать в выборах, и он немедленно занялся изучением социальных и общественных проблем, не имея ясного представления о них и не умея отделять главное от второстепенного, хотя голова работала неплохо и в философии он разбирался неплохо. Кончилось тем, что он замкнулся в себе, в зимние вечера не имел сил подниматься на Холменколлен, не желал видеть огни, сияние города, раскинувшегося внизу. Там было зло. Он оставался дома, пребывая в бездействии.