Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)

—. Что такое? — встревоженно спросил Фабрициус, усаживая Корсакова на землю. — Ты ранен? Идти сможешь?

— Ранен, но легко, — ответил Корсаков. — Похоже, даже смогу идти, хотя пуля засела в ноге, я ее чувствую. Помогите мне сделать перевязку.

— Ничего, Винс, мы тебя донесем, если что, — с готовностью заявил Карстен Томас. — Когда горы кончатся, можешь сесть на меня верхом. В детстве мы постоянно играли в «конный бой», и потом мне это пригодилось. Помнишь, тогда, в Африке, Клаус?

— Да, он тащил меня, вернее вез, километров пять, когда меня тоже ранило в ноги. Когда мы добрались до своих, он, по-моему, уже не мог говорить, а только ржал, — подтвердил Байтлих, и «близнецы» разразились беззаботным смехом.

Фабрициус скомандовал:

— Вперед, за мной. Не отставать!

Поддерживаемый Томасом под левую руку, Корсаков захромал по тропе. Позади него шел Байтлих, тоже готовый его поддержать. Каждый шаг отдавался тупой болью в пробитой мышце, но терпеть было можно. Когда группа переваливала через хребет, Корсаков оглянулся, чтобы в последний раз взглянуть на усадьбу. Горевший дом никто и не пытался тушить, на его крыше от жара скрутилась жесть, а из открывшихся провалов в темноту неслись вороха искр. По освещенным пламенем пожара газонам и дорожкам вяло слонялись редкие фигуры, уже не стреляя по горам — видимо, открывшаяся в усадьбе картина погрома ошеломила этих людей. Однако Корсаков заметил, что бронетранспортер движется по дорожкам к западной границе усадьбы, проходившей у подножия гор. Видимо, экипаж хотел высадить группу преследования, но сделать это ему не удалось: грохнул взрыв, тяжелую машину слегка подбросило в воздух, а затем она ткнулась носом в землю, словно усталая лошадь, припавшая на колени. На звук взрыва обернулись и товарищи Корсакова.

— Что это было? — изумленно спросил Розе.

— Мина, старина, обычная противотанковая мина, — откликнулся Терлинк. — Я же их не израсходовал в самом начале дела, потому что нам пришлось работать из гранатометов. Ну и чтобы не таскать с собой это добро, я чуть задержался, когда мы отходили к горам, и расставил мины на дорожке. Ясно ведь было, что они рано или поздно прорвутся через ворота и покатят за нами. Я столько этих кастрюль расставил в Африке, что поставить четыре штуки для меня — секундное дело.

— Что же, Рене, сегодня ты сделал самое главное, — заметил Фабрициус. — Как командир группы, я намерен потребовать для тебя поощрения у начальства.

— Дождешься от них, как же, — пробурчал Тер-линк.

Когда группа спустилась с хребта и зашагала по ровному плато, «близнецы» перестали поддерживать Корсакова, Томас пригнулся и сказал:

— Ну, Винс, садись мне на плечи.

— Ты что, серьезно? — удивился Корсаков.

— Конечно, серьезно. Не зря же я такой бестолковый — я должен был родиться верблюдом! — И Томас рассмеялся собственной шутке.

Корсаков отдал Байтлиху винтовку, рюкзак, подсумки с оставшимися боеприпасами и послушно вскарабкался Томасу на спину.

— Ну, вперед! — бодро прокряхтел «близнец». — Сейчас бы пивка с горохом и салом — как бы я тогда пернул для ускорения!

Рипсимэ сидела в своем медпункте и время от времени принималась плакать. Застав ее за разговором с наемником, отец наговорил ей множество обидных слов, и теперь она в одиночестве предавалась занятию, хорошо знакомому всем несправедливо обиженным людям: подбирала убедительные возражения на упреки отца. «Я просто поговорила с ним, вот и все! — горячо доказывала Рипсимэ воображаемому собеседнику. — Мы не должны вести себя как дикари и шарахаться от европейцев. В конце концов, мы такие же христиане, как они, а наша культура древнее на тысячу лет». — «Вот именно — у нас своя культура, — рычал отец. — Наши женщины не болтают запросто с какими-то проходимцами. Ты не маленькая и должна понимать: он хочет от тебя только одного. Не забывай, вокруг люди — что они скажут о тебе, о твоих родителях?» — «Отец, я уже выросла и могу общаться с другими людьми, пусть это даже мужчины. Если они не позволяют себе ничего лишнего, то что тут плохого? Вспомни, я ведь работала с ранеными в военном госпитале!» — «То были раненые, а не здоровенные быки, как здесь. Что за вред от раненого? Сам бог велел проявлять к нему милосердие, а в каком милосердии нуждался тот тип, который любезничал с тобой? Разве ты не знаешь, что за нравы в Европе? Тебя, неопытную дурочку, мигом охмурят и бросят. Все будут считать тебя шлюхой — ты подумала о том, что за жизнь тебя ждет? Не забывай, где ты живешь. Нам здесь и так несладко, а если ты еще запачкаешь свое имя, да и мое заодно? Нас и вовсе сживут со свету. А может, ты надеешься, что тебя возьмут в Европу?» И в ушах Рипсимэ вновь раздавался язвительный смех отца. «А может.и возьмет, — разве я так уж плоха?» — мысленно произносила Рипсимэ возражение, которого никогда не осмелилась бы произнести вслух. «Короче говоря, если я еще раз увижу, как ты болтаешь с этим бандитом, то запру тебя дома, так и знай. Обойдемся без твоих денег! А потом выдам тебя замуж за первого, кто захочет жениться на такой бесстыжей дуре». Рипсимэ вновь видела, как отец, уничтожающе сверкнув глазами, вылетает из медпункта в коридор, с треском захлопнув за собой дверь, и в очередной раз заливалась слезами. В сущности, она ничего не могла противопоставить доводам отца. Если бы ее спросили напрямик, признает ли она их верность, ей пришлось бы ответить утвердительно — таковы уж были ее воспитание и склад ее ума. Однако сердце недвусмысленно подсказывало ей, что от мужчины, который так почтительно и галантно разговаривал с нею, она не должна ожидать ничего плохого. Она сразу выделила его из всех его товарищей, потому что он один не бросал на нее голодных взглядов, не отпускал шуточек, сопровождавшихся гнусным хохотом, и даже, кажется, ее не замечал. Однако во время беседы Рипсимэ читала в его глазах искреннее восхищение, и это было ей чрезвычайно лестно. Она знала, что перед ней стоит не обычный человек — его спокойные синие глаза, крепкая фигура, непринужденная речь действовали на Рипсимэ успокаивающе. В его присутствии она чувствовала себя защищенной. И в то же время этот человек внушал ей какой-то безотчетный страх — она боялась не его самого, не дерзкого поступка с его стороны, а того, что может с ним произойти, потому что исходившее от него почти сверхъестественное спокойствие могло порождаться только презрением к жизни.

Ночь прошла спокойно. Ближе к утру Рипсимэ, не раздеваясь, прилегла вздремнуть на диванчике в комнате отдыха для медперсонала. Проснулась она уже засветло по звонку будильника и решила до приезда врача из Мешхеда принять душ, чтобы освежиться и прогнать сонную одурь. Врач приезжал каждый раз, когда группа европейцев куда-то выезжала. Рипсимэ понимала, что врач ожидает раненых — недаром к ее скромному медпункту примыкала неплохо оборудованная операционная.

Избалованные европейские дамы, несомненно, ужаснулись бы, взглянув на безукоризненно чистые платье и белье Рипсимэ — такую одежду в Европе носили, должно быть, лет триста назад, да и то простолюдинки. Однако, взглянув на обнаженную Рипсимэ, любая европейская богачка отдала бы все свои самые изысканные туалеты и самые дорогие украшения хотя бы за одно из достоинств робкой христианской девушки из безвестного восточного захолустья: за безукоризненную пропорциональность ее фигуры, за ее упругую золотистую кожу, словно светящуюся изнутри, за полную высокую грудь, за крошечные округлые ступни../ Зеркало на стене душевой было слишком маленьким для того, чтобы Рип-симэ могла увидеть себя с головы до пят, однако оно позволяло ободряюще улыбнуться собственному отражению. Полные, красиво очерченные губы разомкнулись, открыв сияние ровных жемчужных зубов, бархатные черные глаза лукаво прищурились, и Рипсимэ неожиданно показала себе язык. Взбодрившись после контрастного душа, она решила, что унывать не стоит — неужели такая девушка, как она, не сможет заставить события подчиниться своей воле? «Все будет так, как я захочу», — подумала Рипсимэ. Она наливала себе в чашечку кофе из кофеварки, когда с улицы донесся шум моторов. Посмотрев в окно, она увидела, как в облаках пыли подъезжают джипы: впереди четыре военных, а в конце — «Тойота», на которой обычно приезжал на фабрику врач. Видимо, машины встретились на дороге и продолжили путь вместе. Военные джипы, обогнув здание, скрылись из виду, направляясь в гараж. Рипсимэ успела сосчитать сидевших в них вооруженных людей в запыленной камуфляжной форме и в темных очках: при выезде их было семеро, а теперь стало на одного меньше. Сердце Рипсимэ сначала замерло в груди, сдавленное испугом, затем бешено заколотилось, но тут она увидела, как из «Тойоты», остановившейся у входа в здание, выскочил шофер, обежал машину, открыл переднюю дверцу и засуетился, помогая выбраться наружу человеку с перевязанной ногой. Рипсимэ узнала Корсакова и вскрикнула от радости: во-первых, оттого, что он жив, а во-вторых, ему явно предстояло теперь совершенно легально пребывать некоторое время под ее опекой, и даже отец против этого не сможет ничего возразить. Правда, в следующее мгновение Рипсимэ устыдилась столь эгоистических мыслей, подумав о том, что раненому, конечно же, очень больно, и, чего доброго, он теперь навсегда останется хромым. Поддерживаемый с двух сторон шофером и врачом, Корсаков заковылял ко входу в здание, а Рипсимэ бросилась им навстречу. Увидев девушку в коридоре, врач повелительным жестом отправил ее обратно в медпункт:

— Готовьте инструменты, сейчас будем удалять пулю.

Корсаков улыбнулся и произнес ей вслед:

— Не жалейте наркоза, я ужасно боюсь.

Рипсимэ унеслась в операционную, но на бегу успела с улыбкой оглянуться, и у Корсакова в груди сразу разлилось блаженное тепло, а тянущая боль в бедре перестала раздражать. Врач по-английски лаконично приказал ему раздеться, и Корсаков неожиданно для самого себя испытал мучительную неловкость. Его замешательство врач истолковал по-своему, решив, что пациенту не по себе от усталости и потери крови. Он усадил Корсакова на кушетку и кивнул на него Рипсимэ:

— Помоги ему раздеться, быстро!

— Нет-нет, я сам! — испуганно вскрикнул Корсаков и вдруг почувствовал, что стремительно летит куда-то вправо. Он успел ощутить тупой удар — очевидно, о кушетку, на которую он рухнул, потеряв сознание. Его падение сопровождалось равнодушной репликой врача:

— Что смотришь — снимай с него штаны. Корсаков пришел в себя уже в палате изолятора

при медпункте. Тупая боль пульсировала в его правом виске, бедро сдавливала профессионально сдеданная тугая повязка. Во рту было сухо, хотелось пить, и потому 6н искренне обрадовался, когда в коридоре послышался шум, смех и в палату, оттеснив пытавшуюся помешать Рипсимэ, ввалились «близнецы», успевшие уже переодеться в джинсы и клетчатые рубашки и хорошенько выпить. К груди каждый прижимал по нескольку упаковок с разными соками.

— Ну вот, я же говорил, что ему давно пора проснуться! — обрадованно завопил Байтлих. — Винс, извини, но эта красоточка стережет тебя, как лев: сначала вообще не хотела нас пускать, а потом отобрала у нас всю выпивку, которую мы несли для тебя. Что ему сделается от пары стаканчиков? — обратился он к Рипсимэ, гневно взиравшей с порога на вторжение.

— Да что вы в этом понимаете! — воскликнула та. — Он только что свалился без сознания! А кроме того, спиртное и наркоз несовместимы!

— Какая она хорошенькая, когда сердится! — заметил Томас. — Ишь как ноздри раздуваются — как у породистой кобылки. И по-английски болтает неплохо. А как о тебе заботится, Винс! По-моему, она к тебе неравнодушна.

Краска бросилась в лицо Рипсимэ. Она заявила мужественно, хотя и дрогнувшим голосом:

— Я уйду, только если вы поклянетесь мне, что не дадите ему пить — то есть ничего, кроме сока. И, конечно, если вы не будете курить в палате.

— Клянемся! — в один голос воскликнули «близнецы» и принялись наперебой открывать упаковки с соками. Рипсимэ удалилась, демонстративно оставив дверь открытой. Байтлих задумчиво произнес:

— Да, хорошенькая... А баб тут днем с огнем не сыщешь...

— Ты это брось, — прервал Корсаков ход его мыслей. — Это моя сиделка.

— Ладно, ладно, Винс, я пошутил, — поднял руки

Байтлих. — Я же не слепой — вижу, что у тебя есть шансы. Никогда не переходить дорогу товарищу —

вот мое железное правило.....

– г Ну ладно, ребята, хватит болтать, давайте бутылку. Клятвы клятвами, а выпить все-таки нужно.

«Близнецы» переглянулись и дружно расхохотались. Байтлих полез за пазуху и вытащил заткнутую за ремень плоскую бутылку с бренди. Он щедро плеснул Корсакову в стакан, стоявший на тумбочке, а в качестве закуски отсек ножом угол у пакета с апельсиновым соком.