Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)
Шрифт:
— Ерундовое задание, Винс, просто детская игра! — гомонили «близнецы». — Не то что с Адам-ханом. У них там даже охранения нормального не было. Дом, где жил ихний вождь, мы разнесли сразу же, а потом просто прочесали все мазанки, чтобы собрать оружие... ну и все прочее, что подвернется. Давай поправляйся скорей, тебя ждет твоя доля. Кстати, на место нас теперь вывозят на вертолете, жизнь пошла просто шикарная. Не надо трястись на джипах по сумасшедшим дорогам, потом эти джипы прятать и ждать, что местные разбойники устроят возле них засаду. То ли дело вертолет: вылез, прошел десяток километров, отработал, вернулся, улетел...
— Да, это отлично, — соглашался Корсаков, а сам мечтал о том моменте, когда «близнецы» уйдут и вернется Рипсимэ. С ней Корсаков мог разговаривать часами, иногда ловя себя на том, что, глядя на нее, сам уже не понимает, о чем говорит. Мало-помалу Рипсимэ перестала дичиться и не протестовала, когда Корсаков накрывал своей грубой ладонью ее точеные
За своей лечебной идиллией Корсаков не забывал и о деле. Во время прогулок с палочкой он внимательно разглядывал с разных сторон территорию фабрики, ее уже достроенные корпуса, в которые спешно завозилось оборудование, караульные вышки и посты. Перед отъездом к новому месту работы он успел проштудировать несколько десятков книг по химии, фармацевтике, технологии и организации фармацевтической промышленности. В результате теперь он видел перед собой не беспорядочное скопление построек, а четкую производственную систему, в которой ход главного цикла обеспечивался многочисленными обслуживающими подразделениями. Словно заполняя пустые клетки кроссворда, Корсаков определял назначение каждого из корпусов: цех, где скапливалось и проходило предварительную обработку сырье, цех, где должны были протекать главные химические реакции — извлечение из сырья алкалоидов и превращение их в пригодные к употреблению соли, цех изготовления растворов, стекловарный цех, фасовочный цех и прочие. На плане, который мысленно составлял Корсаков, появились электроподстанция, котельная с топливным складом, склады сырья, реактивов и готовой продукции, административный корпус, корпус для размещения охраны. Все это Корсаков рассматривал с точки зрения технологической важности, отыскивая такое звено, уничтожение которого выведет из строя всю производственную цепь. Затем он начинал присматриваться к этим наиболее уязвимым органам чудовища глазом опытного подрывника, определяя, в какое место следует поместить подрывной заряд с тем, чтобы причинить максимум разрушений при минимуме расхода взрывчатки. Корсаков, разумеется, понимал, что вряд ли ему удастся спокойно расхаживать по фабрике и раскладывать заряды в полюбившиеся места, однако важно было наметить первоочередные объекты для удара, дабы не думать над этим в последний момент.
Когда от хождения Корсаков начинал ощущать тянущую боль в раненой ноге, он присаживался на какой-нибудь бугорок и вновь принимался рассматривать фабрику, отмечая все новые детали, следя за прибывающими машинами, перемещениями охраны и внутрифабричными перевозками. Ощущение умиротворенности и внутренней гармонии не покидало его, и о вероятности успеха он не задумывался ни на секунду, потому что знал: Рипсимэ рядом, и он когда угодно может увидеть ее.
В те дни, когда Корсаков залечивал рану, разговаривал с Рипсимэ и готовился к решительному сражению, за тысячи километров от иранских нагорий зрели события, грозившие вскоре увлечь его за собой. В административном корпусе фабрики Ла Бар-бера два чернобородых иранца в неизменных темных очках и прибывший на фабрику под покровом ночи Марко Галло сидели в директорском кабинете и обсуждали ситуацию, сложившуюся с поставками сырья. Марко Галло восседал за столом директора, в правой руке у него дымилась сигарета, а левой он машинально барабанил по клавиатуре компьютера. Оба иранца и Ла Барбера сидели за столом для совещаний, приставленным перпендикулярно к директорскому. Все усиленно курили, что выдавало волнение совещающихся, а Ла Барбера, кроме того, еще и периодически подливал себе в стакан вермута. Галло и мусульмане ограничивались «Перье». Пустая бутылка из-под вермута виднелась в корзине для бумаг, чем отчасти объяснялась чересчур энергичная жестикуляция Ла Барберы.
— Короче говоря, как я понял, к качеству проведения боевых операций претензий нет, — произнес Галло. — Сотни трупов, убитые главари, сожженные кишлаки, но ситуация с поставками сырья не меняется.
— Да, эти парни работают неплохо, — хмуро подтвердил Ла Барбера. — Всемером наделать таких дел!.Сейчас в тех краях только о них и говорят. И при этом практически без потерь — только один из них легко ранен в ногу и скоро выздоровеет.
— Вот это как раз и плохо, — задумчиво сказал Галло. Ла Барбера озадаченно посмотрел на него и переспросил:
— Что плохо: что ранен или что выздоровеет?
— Что нет потерь, — пояснил Галло. — Эти люди слишком много знают. Срок окончания их контракта уже не за горами, а выпускать их отсюда нельзя.
— Ну, там будет видно, — сказал Ла Барбера. — Во всяком случае пока их можно эффективно использовать — подходящие объекты найдутся.
— Разумеется,
используйте, — вежливо согласился Галло. — Но вот этих слов насчет «будет видно» я что-то не понял. Кажется, я выразился ясно: выпускать этих людей отсюда нельзя. Поэтому найдите такие способы их использования, чтобы они просто не вернулись с задания, — это избавит нас от излишних хлопот.— Да уж, если они что-то заподозрят, хлопот с ними не оберешься, — мрачно подтвердил Ла Барбера. — Как они разделали целую банду в укрепленном кишлаке! А голову ихнего предводителя принесли мне. Я заспиртовал ее в колбе. Хотите посмотреть?
Галло внимательно посмотрел на Ла Барберу и после паузы произнес:
— Спасибо, потом. Позвольте я продолжу свою мысль. Наши друзья утверждают, что помимо нас и местных князьков в том районе, который нас интересует, действует некая третья сила, и она настолько влиятельна, что даже после наших успешных военных операций никто не хочет сотрудничать с нами, поскольку все опасаются возмездия с ее стороны. Я правильно понял?
— Совершенно верно, — без малейшего акцента сказал один из иранцев. — Я хочу пояснить. В здешних краях издавна существует множество различных исламских сект. В исламе есть мощное течение, называемое исмаилизмом, но и оно, в свою очередь, неоднородно. Так вот, здесь наиболее влиятельным и хорошо организованным религиозным течением являются низариты. Это восточная ветвь исмаилитов. Она известна еще с XI века и уже тогда славилась экстремизмом и склонностью к тайному террору. С тех пор секта вроде бы успела цивилизоваться: ее члены живут замкнутыми общинами, законов не нарушают, к ним все привыкли. Их духовный глава, Ага-хан, как и его покойный отец, постоянно живет в Швейцарии, женат на христианке — в этом он тоже взял пример с отца, — имеет состояние в несколько миллиардов долларов и является одним из крупнейших в мире предпринимателей.
— Денежки, конечно, вкладывает в разные шайки исламских террористов... — бесцеремонно вставил Ла Барбера.
— Ничего подобного, — покачал головой иранец. — Никакой поддержки фундаменталистских групп, никакой помощи экстремистским режимам. Вспомните, что между низаритами и другими мусульманами имеются большие различия в вероучении, и потому Ага-хан может держаться особняком от прочих исламских движений, и при этом никто не назовет его предателем — разве что еретиком, но теперь за это не убивают. Короче говоря, Ага-хан — вполне респектабельная личность. Коллекционирует произведения искусства, занимается благотворительностью, оказывает гуманитарную помощь своим бедным единоверцам...
— Ну так почему вы заговорили о низаритах? — с недоумением спросил Галло. — Выходит, что они вполне добропорядочные люди. Кого волнует, во что они верят?
— Не торопитесь, — поднял руку иранец. — Жизнь низаритов скрыта от постороннего глаза, многого о них мы не знаем. Это относится и к тем из них, которые существуют вполне легально. Однако по ряду признаков мы можем предполагать, что около сотни лет тому назад из среды низаритов выделилось нелегальное крыло, цель которого — расширение влияния братства различными нелегальными путями. По нашему мнению, постепенно верхушка нелегального крыла соединила в своих руках все рычаги управления братством, и тот же Ага-хан теперь является скорее декоративной фигурой. Однако полностью скрыть деятельность мощной подпольной структуры все-таки невозможно. Мы постоянно получаем сообщения о неких высокопрофессиональных вооруженных группах, которые не относятся ни к одному из известных нам вооруженных формирований, будь то племенные ополчения, разного рода повстанцы или отряды местных князьков. Все больше земель и другой недвижимости переходит в руки явно подставных лиц, а распоряжается этим имуществом какая-то третья сила в своих интересах. Мы имеем множество факторов террора, шантажа, подкупа, которые не можем приписать никому конкретно. Людей заставляют действовать в интересах некой организации, при этом ни о самой этой организации, ни о том, к чему она стремится, никто ничего толком не знает. Низариты всегда старались без необходимости не нарушать закон, но если уж шли на противозаконные действия, то с крайней жестокостью, не оставляя ни улик, ни свидетелей. В подобных делах у них огромный опыт. Они ловко пользовались тем, что долгое время всем в стране было не до них. Они же занимались одним: укрепляли свое влияние. Надо сказать, что эмиссары низаритов во все времена существования братства тайно путешествовали по разным странам, всюду
вербуя новых сторонников. Особенно активно они занимались этим в последние годы. Однако вербовка новых людей — это лишь одна и далеко не главная часть их деятельности. Они стремятся к абсолютной власти, которую дают богатство и оружие.
— Так какое нам до них дело? — нетерпеливо перебил иранца Ла Барбера, которому надоел этот исторический экскурс. Тот повернул голову к неучтивому европейцу. На лице иранца не дрогнул ни единый мускул, а глаза были скрыты темными стеклами очков. Тем же ровным лекторским тоном, которым он рассказывал о низаритах, на том же безупречном английском, звучавшем особенно аристократично на фоне бруклинского говорка Ла Барберы, иранец спокойно ответил: