Смерть и воскрешение патера Брауна (сборник)

– Я не могу понять вашего поведения, патер Браун, – были первые слова художника, когда они встретились. – Вы ведете себя так, словно вы уже давным-давно разрешили эту проблему.

Священник задумчиво покачал головой.

– Нисколько, – ответил он. – Вероятно, я поглупел, но я ничего не понимаю. Вернее, я не понимаю одной детали – самой существенной во всем деле. Все так просто до известной точки, а дальше… Ну-ка, дайте мне взглянуть на снимок.

Он поднес фотографию к своим прищуренным близоруким глазам, потом сказал:

– Нет ли у вас лупы?

Пейн подал ему лупу. Священник несколько секунд пристально глядел в нее.

– Посмотрите-ка на снимок! Видите корешок книги – вот тут на полке, с краю? На нем написано «История папы Иоанна», правда? Так вот, меня интересует… Ага! А вон та, над ней, – что-то насчет Исландии, так? Господи, как все забавно выяснилось! Как же я не заметил сразу!

– Что же выяснилось? – нетерпеливо спросил Пейн.

– Я нашел последнее недостающее звено, – ответил патер Браун. – Теперь мне все понятно. Да, теперь я, кажется, могу восстановить всю эту трагическую историю с начала до конца.

– Каким образом?

– Да просто потому, что в библиотеке замка Дарнуэй имеются книги о папе Иоанне и об Исландии, – сказал священник, улыбаясь. – Есть еще на снимке корешок книги с надписью «Религия Фридриха…». Окончания не видно, но о нем не так трудно догадаться.

Заметив, что художник хмурится, патер перестал улыбаться и продолжал более серьезно:

– Впрочем, этот последний пункт все же нельзя назвать самым существенным. В деле были еще более курьезные детали. Разрешите мне сразу же огорошить вас. Дарнуэй умер вовсе не в семь часов вечера. Он был мертв с утра.

– «Огорошить» – слишком мягкое выражение, – гневно сказал Пейн. – Ведь мы оба видели его незадолго до его смерти.

– Нет, мы не видели его, – ответил патер Браун. – Не правда ли, мы оба видели – или думали, что видим, – как он хлопотал над аппаратом? Но не была ли его голова покрыта черным капюшоном, когда вы заходили в комнату? Когда я заходил, она была им покрыта. И вот почему мне тогда показалось, что в комнате и в фигуре Дарнуэя было нечто странное. Дело тут было не в его хромой ноге, а скорее в том, что у него не было хромой ноги. Знаете ли, если вам приведется увидеть человека, пытающегося принять позу, свойственную другому человеку, то вам сразу же бросится в глаза некоторая напряженность и неестественность всей его фигуры.

– Неужели вы хотите сказать, что это был кто-то другой? – вскрикнул Пейн, невольно содрогаясь.

– Это был убийца, – ответил патер Браун. – Он убил Дарнуэя еще на заре, потом спрятал труп и сам спрятался в темной комнате. Идеальный тайник! Ведь никто обычно туда не заходит, а если и зайдет, то ничего не увидит. А в семь часов он бросил труп на пол ателье, и, таким образом, смерть была объяснена родовым проклятием.

– Не понимаю, – заметил Пейн. – Почему же он не убил Дарнуэя ровно в семь, вместо того чтобы возиться с трупом четырнадцать часов?

– Разрешите мне ответить вам вопросом на вопрос, – ответил священник. – Почему не была снята фотография? Потому что преступник поспешил убить Дарнуэя прежде, чем тот успел сделать снимок. Для убийцы было чрезвычайно важно, чтобы этот снимок не попал в руки знатока-антиквара.

На мгновение воцарилась тишина, потом священник продолжал, понизив голос:

– Неужели вы не видите, как все это просто? Да ведь одну часть дилеммы вы сами разгадали! Но все в целом было еще проще, чем вы думали. Вы сказали, что любому человеку ничего не стоит придать себе сходство со старинным портретом. Но ведь еще легче придать старинному портрету сходство с любым человеком! Короче говоря: рока Дарнуэев вообще никогда не существовало. Не было никакого старинного портрета; не было никаких старинных стихов; не было никакой легенды о человеке, ставшем причиной смерти своей жены. Но был очень скверный и очень умный человек, задумавший убийство другого человека, чтобы отнять у него его будущую жену.

Священник внезапно улыбнулся Пейну грустной и в то же время ободряющей улыбкой.

– Вы, вероятно, думаете, что я вас имею в виду, – сказал он, – но дело в том, что не вы один посещали замок Дарнуэй ради его прекрасной обитательницы. Вы знаете человека, о котором я говорю, или, вернее, думаете, что знаете его. В душе человека, именуемого Мартином Вудом, художника и антиквара, есть бездны, о которых не догадывается никто из его товарищей-художников. Вспомните, что его пригласили в замок для экспертизы картин и составления полной описи их. В таком аристократическом вороньем гнезде это значит просто: «Скажите нам, какими сокровищами мы обладаем». Дарнуэи нисколько не удивились бы, если бы узнали, что в замке есть вещи, о существовании которых они не имели понятия. Экспертизу нужно было произвести добросовестно, он и произвел ее вполне добросовестно. Он, возможно, был прав, когда говорил, что этот портрет написан если не самим Гольбейном, то художником, равным ему по гению.

– Я потрясен, – сказал Пейн, – и мне хочется задать вам еще десяток вопросов. Откуда Вуд знал, как выглядит Дарнуэй? И как он убил его? Ведь врачи до сих пор ничего не понимают.

– Я видел у мисс Аделаиды фотографию, которую австралиец прислал еще до своего приезда, – ответил священник, – а остальное Вуду нетрудно было добавить впоследствии. Возможно, что нам до сих пор известны не все детали, но они уже тогда были для меня несущественны. Вспомните: он обычно помогал австралийцу работать в темной комнате. По-моему, ничего нет легче, чем уколоть в такой комнате человека отравленной иглой, в особенности когда под рукой столько разных ядов. Нет, нет, повторяю, все это не представляло для меня никаких трудностей. Совсем другой вопрос смущал меня: каким образом Вуду удалось сразу быть в двух местах? Как он попал в темную комнату и бросил оттуда труп вниз с тем расчетом, чтобы он через несколько секунд опрокинул фотографический аппарат, когда он одновременно находился в библиотеке и искал там книгу? И, представьте себе, я был таким глупцом, что ни разу не удосужился поглядеть внимательно на библиотечные книги! И только благодаря совершенно незаслуженной мною счастливой случайности, только благодаря вот этой фотографии, я узнал, что на полке в библиотеке стоит книга о папе Иоанне.

– Вы приберегли самую сложную головоломку под конец, – нетерпеливо сказал Пейн. – Что общего имеет со всем этим папа Иоанн?

– Не забудьте еще книгу про Исландию, – промолвил священник, – и исследование о религии какого-то Фридриха. Остается еще один вопрос: что за человек был покойный лорд Дарнуэй?

– Неужели это так важно?

– Он, видимо, был человеком образованным, с чувством юмора, даже несколько эксцентричным, – невозмутимо продолжал патер Браун. – Как человек образованный, он знал, что никакого папы Иоанна в действительности не существовало. Как человек с чувством юмора, он, весьма вероятно, придумал название «Змеи Исландии» или что-нибудь в этом роде, чего тоже нет на свете. И, наконец, я позволю себе восстановить полностью название третьей книги – «Религия Фридриха Великого», то есть вещь, также несуществующая, потому что Фридрих Великий был атеистом. Ну-с, разве вы не замечаете, что все три названия как нельзя больше подходят к корешкам несуществующих книг или – иными словами – к полке, которая, в сущности, совсем не полка…

– А! – воскликнул Пейн. – Теперь я понимаю! Там была потайная лестница. Она вела…

– В темную комнату, которую сам Вуд наметил для лаборатории, – сказал священник, кивая. – Все было ужасно банально и пошло. Да и я сам оказался наивным простаком… Но дело в том, что мы позволили завлечь себя в эту древнюю, заплесневелую романтику вырождающегося дворянства и обреченного родового замка. Мы никак не могли ожидать, что нам удастся выбраться на свет божий через потайной ход.

Призрак Гидеона Уайза

Патер Браун всегда рассматривал тот случай как удивительнейшую иллюстрацию к теории алиби – той теории, которая утверждает, что человек не может одновременно находиться в двух местах. Впрочем, некий журналист, ирландец, по имени Джеймс Бирн, чуть было не опроверг этого утверждения, ибо на протяжении двадцати минут ему удалось побывать на двух полюсах политической и общественной жизни. Одним из этих двух полюсов был роскошный холл огромного отеля, где встретились три промышленных магната, которые собирались организовать локаут на угольных шахтах и вынудить горняков прекратить забастовки. Вторым полюсом была темная таверна под невинной вывеской бакалейной лавки, где встретились трое людей, которые с величайшей радостью превратили бы этот локаут в забастовку, а забастовку – в революцию. И репортер Бирн бегал от трех миллионеров к трем социалистам и обратно, оставаясь неприкосновенным, как истинный глашатай современности или посол великой державы.