Смерть как искусство. Том 1. Маски

– На, глотни.

Елена отрицательно помотала головой.

– Не хочу. Не буду.

– Глотни! – Его голос стал требовательным и жестким. – Посмотри, до чего ты себя довела: не ешь, не пьешь, не спишь, посинела вся, трясешься. Выпей и расслабься хоть немножко. Ругать тебя хотел, слова всю дорогу готовил, а как тебя увидел – так сердце зашлось. Ну пожалей ты себя, Ленок!

– А Леву? – пробормотала она сквозь вновь нахлынувшие слезы. – Леву кто пожалеет?

– Леву и так все жалеют, уж поверь мне. Кстати, хочу тебе сообщить, что я нанял частного детектива.

– Зачем? – удивленно посмотрела на брата Елена.

– Ну как – зачем? Одна голова – хорошо, а две в любом случае лучше. Пусть тоже покопается, может, найдет что-нибудь, что государственные сыщики проглядят. Хуже-то всяко не будет.

– Ой, Вадик, может, зря ты это затеял, а?

– Да почему же? – искренне удивился Вавилов. – Ты разве не хочешь, чтобы преступника поймали?

– Не знаю, – тихо прошептала Елена. – Я ничего не знаю, Вадик. Я хочу только одного: чтобы Лева поправился. Или хотя бы просто выжил.

– Ты говоришь ерунду, – строго осек ее Вадим Дмитриевич. – Вор должен сидеть в тюрьме. И будет сидеть. Это не я сказал, а Глеб Жеглов.

– А если…

– Что – если? Ты уж договаривай, не жмись. Тебе что-то известно?

– Нет, я ничего не знаю, но я боюсь.

– Чего ты боишься?

– Ты понимаешь, Ксюша… Лева так ее любит, он души в ней не чает, хотя, конечно, видит все ее особенности, и нельзя сказать, чтобы он был от них в восторге, но это же… Ну, в общем, ты понимаешь. Лева этого не переживет.

Вавилов долго молча смотрел на Елену.

– Неужели ты всерьез думаешь, что это может быть?

Она снова заплакала. И ответить ничего не могла. Не знает она, ничего не знает.

Когда Никита Колодный говорил Елене Богомоловой, что после дневной репетиции никто не ушел из театра и что все сидят и ждут от него новостей, он изрядно покривил душой. Все артисты разбежались по своим делам, даже те, кто был занят в вечернем спектакле. Исключение составила только Евгения Федоровна Арбенина, которая никаких новостей от Колодного не ждала, справедливо полагая, что подобные вопросы решаются при помощи мобильного телефона, а вовсе не путем бесцельного пребывания в театре. Просто она любила и свой театр, и свою гримуборную, здесь она чувствовала себя как дома и в то же время ощущала собственное присутствие на службе. И не на какой-то там службе, а на Великой Службе Театру.

Настя Каменская и Антон Сташис этого, конечно, знать пока еще не могли, поэтому они в сопровождении помрежа Федотова просто поднялись на этаж, где находятся гримуборные, и отправились от лестницы направо, на женскую сторону. У них был выбор, направо идти или налево, и Федотов объяснил, что правая сторона – женская, а левая – мужская.

– На сегодня мне мужчин уже хватит, – решительно произнесла Настя. – Давайте попробуем поговорить хоть с одной женщиной, а то у нас сплошной мужской взгляд на ситуацию получается.

Они шли по коридору вдоль дверей, на которых висели таблички с фамилиями актрис, на каких-то – по две, а на некоторых – и по четыре, стучали, нажимали на дверные ручки, убеждались, что в гримерке никого нет, и шли дальше. До тех пор, пока из-за двери с табличкой «Е. Ф. Арбенина» не услышали:

– Да-да, входите!

Настя вопросительно посмотрела на Александра Федотова.

– Она одна в гримуборной? Все по двое – по четверо, а она – одна? Почему? Арбенина же не единственная народная артистка России в вашем театре, есть и другие, – шепотом спросила она.

– Это театр, – выразительно пожав плечами прошептал в ответ Федотов.

Ответ Настю не удовлетворил, но к сведению она его приняла.

Народная артистка России Евгения Федоровна Арбенина полулежала на диванчике, одну руку подставив под голову, а другой поглаживая белоснежную пушистую кошку. Настя сразу почувствовала стойкий запах табака, который укоренился здесь за много лет, несмотря на систематические проветривания. А ведь Насте говорили, что курить в здании театра можно только в строго отведенных для этого местах, и гримуборные к таким местам никак не относятся. Значит, и в этом для Арбениной было сделано исключение. Или она просто умеет договариваться с неподкупными пожарными?

– Евгения Федоровна, принимаете гостей? – В голосе Федотова Настя услышала неприкрытое подобострастие.

– Добро пожаловать, – прозвучал ответ.

Голос у Арбениной был необыкновенно звучным, приятного низкого тембра, именно таким, каким Настя запомнила его по фильмам, а улыбка поистине царственная.

– Я вас оставляю на попечение Евгении Федоровны, а когда освободитесь, наберите меня, я подскочу, – заторопился помреж.

Арбенина в разговор вступила охотно, даже переложила кошку и приняла другую позу, чтобы удобнее было жестикулировать.

– Сеня Дудник? – переспросила она в ответ на очередной вопрос и поморщилась: – Да ничего он не ставит, я вас умоляю! Кому он нужен? Пара спектаклей где-то в провинции, а так сидит здесь и дожидается, пока Лев Алексеевич ему с барского плеча не скинет возможность что-нибудь поставить, ерунду какую-нибудь. В основном он просто замещает на репетициях Богомолова, когда Лев Алексеевич отсутствует.

– А что будет с театром, если Богомолов не вернется? – спросил Антон.

Арбенина слегка приподняла красиво изогнутые брови и заговорила чуть медленнее, не то раздумывая над ответом, не то взвешивая каждое сказанное слово.

– Ну, знаете, слухи разные ходят. Вот вы, например, слышали такую фамилию – Черновалов? Виктор Константинович Черновалов?

– Слышала, – кивнула Настя.

Она не была театралкой, но фамилию эту действительно слышала, хотя ни одного спектакля, поставленного именитым режиссером, не видела. А вот Антон, похоже, и фамилии такой не знает, во всяком случае, лицо его при упоминании Черновалова осталось совершенно бесстрастным.

– Ну вот, – продолжала Евгения Федоровна, – Виктор Константинович сейчас без театра, давно уже, преподает понемногу, иногда его приглашают что-нибудь где-нибудь поставить, иногда он дает мастер-классы и у нас, и за границей. Он уже очень в годах и сильно болеет. Но ему хочется иметь свой театр. Понимаете? Это его заветная мечта. А Черновалова очень любят в верхах, любят, уважают, он к министру культуры без стука в кабинет входит, поскольку наш министр был когда-то его учеником. Так вот, наш Сенечка Дудник тоже в свое время учился у Виктора Константиновича и ходил у него в любимчиках. Так что, если Лев Алексеевич, не приведи господи, не вернется, Черновалов имеет все шансы стать нашим новым худруком. Или нам его сверху навяжут, или при помощи аппаратных игр сделают так, что труппа его выберет. И вот тогда, – Арбенина сделала выразительный жест рукой, – для нашего Сенечки начнется настоящая райская жизнь, потому что ставить Черновалов сам ничего не будет, он слишком стар для этого, у него уже сил нет. То есть будет, конечно, но один спектакль в два года, он вообще всегда славился тем, что работал очень медленно и тщательно, это не то, что теперь: два месяца – и спектакль готов. Виктор Константинович репетировал по восемь-девять месяцев, все доводил, все совершенствовал, собирал спектакль, как картину из бисера, по крохотным, отшлифованным до полного блеска кусочкам. А Сеня при нем будет ставить по три-четыре спектакля в год, набьет руку, сделает себе имя, Черновалов ему поможет получить парочку престижных премий, у него есть такая возможность, а когда через несколько лет Виктор Константинович уйдет на покой окончательно, вот тут у Сени и появятся все шансы стать нашим худруком.

– Откуда такая уверенность? – спросила Настя.

– Ну а как же? Имя и лауреатство у Сени уже будут, это раз. Он – свой, его наш театр давно и хорошо знает – это два. И он не будет повторять ошибок Льва Алексеевича – это три.

– Ошибок? – Антон, словно беркут, немедленно вцепился в неосторожно брошенное слово. – Что вы имеете в виду?

– Видите ли, – засмеялась Арбенина, – я в театре на особом положении, но это не значит, что я слепая и глухая. Лев Алексеевич со мной обращается, как с хрустальной вазой, но вообще-то он человек сложный, неоднозначный, с тяжелым взрывным характером, властный, обидчивый. А Сеня – он чудный мальчик, мягкий, добрый, вежливый, любит актеров и ценит их, а актеры это чувствуют и платят режиссеру тем же. Поэтому, когда в будущем дело дойдет до выбора худрука, наша труппа горой за Сеню встанет. Но именно в будущем, потому что Сеня пока никто, режиссер без имени, а Черновалов поможет ему это имя получить. Вернее, сделать.