Смерть как искусство. Том 1. Маски

– Арбенина видит все недостатки Богомолова и относится к ним адекватно, – не спеша заговорил Антон, – но она от него зависима. Он ее любит и дает ей играть, поэтому она боится сказать про него худое слово, хотя прекрасно понимает, что именно худых слов он и заслуживает.

Настя была с этим полностью согласна, но ей был любопытен ход мыслей молодого оперативника.

– Из чего такой вывод?

– Частично из фактов, частично из того, что и как она говорила. О том, что Богомолов любит Арбенину и она ходит у него в любимицах, нам сказали. А в принципе достаточно открыть репертуар театра и посмотреть, в скольких спектаклях она занята, чтобы понять, что это правда. А вот когда она рассказывала про завпоста Скирду, ее мучили противоречивые чувства. Я тогда обратил внимание на это, но не понимал, в чем дело. А потом понял.

– Потом – это когда?

– Когда Федотов рассказал нам, как Богомолов ходит по цехам и службам и вылавливает нарушителей. Согласитесь, его как художественного руководителя, режиссера, творца это не украшает. И Арбенина это понимает. Поэтому она готова была рассказать нам о кастингах Скирды, но совершенно не готова была рассказывать о том, каким способом эти кастинги были прекращены. Она напрягалась и следила за каждым своим словом. И за вашим тоже, чтобы не упустить ход беседы и не позволить ей сползти в опасную сторону. Она очень красивая, очень достойная и очень талантливая женщина, но, по сути, – старая и несчастная.

– Несчастная? – повторила Настя. – Красивая, достойная, талантливая – и при этом несчастная?

– Конечно, – убежденно ответил Антон. – Она в том возрасте, когда каждый прожитый день, как бы прекрасен он ни был сам по себе, уменьшает шанс получить еще одну роль, шанс еще раз выйти на сцену. И этот ее шанс целиком и полностью во власти одного человека – художественного руководителя театра, который единолично, опираясь только на собственные вкусы и пристрастия, решает, будет она играть или нет. Она абсолютно зависима от Богомолова и при этом, как человек умный, отдает себе отчет, что ее профессиональная жизнь зависит от человека, не очень достойного в человеческом плане. Разве это может быть приятным? Конечно, она несчастлива. И страшно боится, что Богомолов не вернется в театр, потому что новый худрук может не только не сделать ее своей любимицей, он может вообще ее не замечать. Спектакли, в которых она играет, будут сняты с репертуара и заменены другими, а если и не сняты, то ее роли отдадут другой актрисе, помоложе, которая новому худруку нравится больше. И Евгения Федоровна, со всеми своими регалиями и заслуженным прошлым, превратится в актрису, которая приходит в театр раз в месяц за зарплатой. Или вообще не приходит, потому что зарплаты теперь начисляют на карточки. Ей еще повезло, она в штате, так что зарплату ей в любом случае выплатят, а вот если бы она была на договоре, то в конце сезона его просто не возобновили бы – и все. И живи, как хочешь.

Забавный мальчишка, с одобрением подумала Настя, в такие молодые годы – и такое глубокое понимание. Откуда что берется?

– Ну хорошо, а Семаков? С ним вы активно беседовали, я даже удивилась.

– Вы же сами все поняли, – застенчиво и как-то по-детски улыбнулся Антон. – Я просто обратил внимание на то, что в театре два главных администратора, и уцепился за это. А там уж и все остальное вылезло.

– Что именно? Поделитесь, сравним впечатления, – попросила Настя.

– Раньше Семаков был в фаворе у прежнего худрука и после прихода Богомолова некоторое время сохранял свои позиции, а потом Богомолов отдал предпочтение Красавиной, скорее всего, он уже сам брал ее на работу, приблизил к себе, отдал ей на откуп работу с актерами и с прокатом репертуара, а Семакова загрузил всякой мутью. Семаков, Малащенко и Бережной – это одна гвардия, они любят и уважают друг друга и своего предыдущего худрука, а Богомолова дружно ненавидят. Только Бережной это тщательно скрывает, а завлит и администратор на такие глупости силы не тратят и лепят всю правду-матку в глаза. При этом завлит Малащенко старается сохранить лицо, а администратор Семаков – нет, ему все равно.

– Как вы думаете почему?

– Трудно сказать. Вероятно, это проблема возраста. Малащенко очень немолод, ему за семьдесят, потеряй он эту работу – другую уже не найдет. Чувство собственного достоинства не позволяет ему петь Богомолову дифирамбы, но здравый смысл подсказывает, что надо все-таки не нарываться на увольнение. А Семаков намного моложе, он легко сможет устроиться куда-нибудь, ведь у него как у человека, работающего со зрителями, наверняка обширнейшие связи в любых сферах, так что он без работы не останется, вот и поливает Богомолова направо и налево, не скрывая чувств.

Настя помолчала, переваривая услышанное. Она готова была подписаться под каждым словом Сташиса. И искренне не понимала, откуда у молодого мальчишки такая способность понимать людей и их побуждения.

– Антон, вы где учились?

– На Волгина, а что?

– И больше нигде?

– Больше нигде. А что, надо было еще что-нибудь закончить? Сергей Кузьмич говорил, что вы в МГУ учились…

– Да я бы тоже с удовольствием на Волгина поучилась бы, – усмехнулась Настя, – но в мое время девочек туда не принимали, только мальчиков. Так что университет для меня был мерой вынужденной, я с самого начала собиралась работать в милиции. Ладно, проехали. И последний вопрос – про нашего гида-переводчика. Как он вам показался?

– Проныра, – засмеялся Антон. – Этот Федотов в любую дыру влезет. Я почти на сто процентов уверен, что он занимается нами не из любезности, а исключительно из желания держать руку на пульсе и знать, с кем мы общаемся. Желательно, конечно, еще и знать, о чем мы разговариваем и вообще как продвигается следствие. Но я не могу пока понять: это в нем играет банальное любопытство, или у него есть какой-то специальный интерес.

– Вот и я не могу, – вздохнула Настя. – Но мужик он противный, правда?

– Правда, – согласился Сташис. – Скользкий какой-то. И потом, его слишком много.

Антон пересел в свою машину и уехал, нахально сделав ловкий разворот через две сплошные полосы. Настя, проклиная собственную законопослушность, долго ехала в совершенно не нужном ей направлении, пока не увидела знак, разрешающий разворот. До дома она добралась, против ожиданий, довольно быстро, несмотря на то что был вечер пятницы, когда машин на дорогах обычно бывает много до позднего времени.

Дома ее встретили запах рассольника и муж с толстым томом какого-то научного труда в руках.

– Лешка, – с восторгом закричала Настя, – ты сварил суп! Я о нем мечтала целую неделю.

– Только в обмен на рассказы о театре, – строго проговорил Чистяков, снимая очки для чтения. – Я о них мечтал целый день. Мне всю жизнь хотелось заглянуть по ту сторону занавеса, чтобы понять, как там все устроено.

Она быстро переоделась и метнулась на кухню к заветной кастрюле. Рассольник был именно таким, как она любила, наваристым, с перловкой.

– Леш, – очень серьезно сказала Настя, вытирая полотенцем вымытую тарелку, – я бы тоже хотела узнать, как там у них в театре все устроено. Но боюсь, что мне это не под силу. Театр трепетно хранит свои секреты. Знаешь, вроде все обо всем рассказывают, никто не отмалчивается, никто не отказывается отвечать на вопросы, а все равно ничего не понятно. Наверное, чтобы понять театр, нужно в нем родиться и умереть.

Она уснула быстро и крепко, во сне видела непонятно что, но проснулась среди ночи с мыслью: «Настырный помреж Федотов тоже принадлежит к гвардии ненавистников худрука Богомолова. И дело даже не в том, как он рассказывал о Льве Алексеевиче. Это он организовал встречу с Семаковым. А ведь мог с таким же успехом сказать нам, что договорился с Красавиной, которая, судя по всему, будет работать на следующий день. И Красавина наверняка стала бы нам петь о том, какой Богомолов замечательный. Но Федотов отвел нас именно к Семакову, который своей неприязни к Богомолову даже скрыть не пытается. Ну что ж, число ненавистников растет. Интересно, насколько оно велико? Ох, чует мое сердце, запаримся мы с Антоном в этом театре».

А вот завтруппой, немолодая подвижная женщина, проработавшая в театре больше десяти лет и всех знающая, оказалась ярой поклонницей Льва Алексеевича Богомолова, явно включенной в свиту приближенных. Она многословно и убежденно говорила о том, какой замечательный человек Богомолов, какой талантливый, какой неординарный. Ей не хватало смелости открыто уклоняться от вопросов Насти и Антона, приходилось отвечать добросовестно и подробно, но при этом она постоянно повторяла: «Теоретически это возможно, но не в нашем театре. У нас так не бывает».