Смерть как искусство. Том 2. Правосудие

А Дмитрий страдал, и не только от чувства вины за смерть матери, но и оттого, что жена его не понимает. Да, он подвергся благодаря усилиям Светланы остракизму со стороны своего окружения, но больше всего его ранило то, что она не осознавала, насколько ему самому тяжело. Он не мог рассказать ей правду о причинах своего такого непростого, такого тяжелого решения, потому что не хотел признаваться в денежных затруднениях. Для него это было унизительно, ведь рядом с молоденькой женой он всегда играл роль доброго волшебника, для которого нет ничего невозможного, и с этой ролью Дмитрий Леоничев расстаться никак не мог. Светлане и в голову не приходило, что у мужа просто-напросто нет денег, она считала, что он пожадничал. И в силу достаточно молодого возраста она, конечно же, не могла понять, как трудно в шестьдесят лет добровольно расстаться с собственным делом, понимая, что другое дело уже не начнешь – силы не те. Одним словом, Леоничев признавал, что в глазах жены он действительно выглядит чудовищем, но так как исправить этого не мог, то и пил все сильнее и сильнее.

Теперь он уже не расставался с фляжкой, в которую наливал что-нибудь покрепче, и постоянно делал глоток-другой, прямо с утра начинал. Жизнь становилась все невыносимее, и спасала только работа.

В тот день, в тот самый последний день своей жизни, Дмитрий Леоничев сидел дома и работал над очередным контрактом, который подготовил его юрист и который ему категорически не нравился. Он недавно сменил юриста, прежнего уволил, а на его место взял, по рекомендации знакомых, совсем молодого парня, еще ничего не понимавшего в строительном бизнесе. За его работой нужен был глаз да глаз.

Дмитрий сидел за компьютером, читал договор, вносил исправления и дополнения, сердился, делал глоток из фляжки и ни на что не отвлекался. Он слышал, как поет звонок домофона, но не вставал из-за стола: он никого не ждал и открывать никому не собирался. Он и с телефоном обходился точно так же, постоянно повторяя жене:

– Я у себя дома имею право решать, что мне делать и чего не делать. Я сам имею право выбирать, с кем мне общаться, а с кем не общаться. И если я не хочу подходить к телефону, то меня никто не может обязать. Если я не хочу открывать дверь, то не открою.

Дмитрий Леоничев работал и пил, не обращая внимания ни на звонки домофона, ни на телефонные трели.

Когда мать Леоничева лежала в реанимации, у него на стройке произошел несчастный случай: рабочий по фамилии Попов упал с высоты девятого этажа и разбился насмерть. Имело место нарушение техники безопасности со стороны прораба, и, по-хорошему, фирме Леоничева пришлось бы выплачивать семье погибшего рабочего немаленькую компенсацию, но Попов был склонен к злоупотреблению спиртным, и Дмитрию Юрьевичу удалось, используя административный ресурс, уклониться от выплаты, добившись признания вины самого пострадавшего. Спустя какое-то время вдова Попова пришла к Леоничеву и попросила оказать материальную помощь.

– Вы же прекрасно знаете, что муж не виноват, – говорила она. – Виноват ваш прораб, которого вы покрываете. Я совсем больна, мне нужны деньги на лечение, а единственный кормилец умер.

В принципе Дмитрий был мужиком не злым и не жадным, и, приди Попова хотя бы на год раньше, даже на полгода, он бы, конечно, дал ей денег. Но в тот момент он был полностью погружен в проблемы оплаты лечения матери и стоял перед своим тяжким, мучительным выбором, который все никак не мог сделать. И он ответил грубо, не выбирая выражений:

– Ну, умер – и умер, все умирают. У меня вон мать умирает. Никто вечно не живет. А при том, сколько ваш муж пил, он бы еще максимум три года протянул и все равно умер бы. Сам виноват.

После визита к Леоничеву вдова Попова снова слегла. И примерно через пару месяцев, когда мать немного пришла в себя, еще раз сходила к Леоничеву и еще раз получила отказ, за дело взялась ее дочь Ольга, которая не простила Дмитрию Юрьевичу ни судебного решения, ни отказа в материальной помощи, ни оскорбления матери. К этому времени Леоничев уже похоронил свою мать.

Ольга начала собирать сведения о Леоничеве и его образе жизни и очень скоро узнала то, что и так уже знало полгорода: он постоянно пьет. Она долго наблюдала за ним и знаменитую серебряную фляжку видела своими глазами. Леоничев в депрессии, и вполне можно отравить его, инсценировав самоубийство.

Воплотить замысел не удалось сразу, не такое это простое дело – пойти и убить. Решиться – это одно, а вот сделать… Ольга долго собиралась с силами. Наконец принялась за осуществление задуманного и выбрала день, когда Леоничев остался дома один. Впрочем, такие дни в последнее время выпадали все чаще. Ольга пришла, позвонила в домофон, но ей никто не открыл. Может быть, Дмитрий Юрьевич все-таки ушел? Она позвонила в квартиру по телефону, но никто не ответил. Нет, он обязательно должен быть дома, ведь она своими глазами видела, как уезжала на своей машине Светлана и как Дмитрий Юрьевич стоял на балконе и смотрел ей вслед. После этого Ольга отлучилась лишь ненадолго, всего на несколько минут забежала в магазин, чтобы купить и выпить бутылку воды: она нервничала, и ей все время хотелось пить. И магазин-то совсем недалеко, в торце того же дома, где жили Леоничевы. И машина Леоничева на месте стоит… Конечно, она позвонила в домофон не сразу после отъезда Светланы, долго собиралась с мыслями, сидела в сквере напротив дома, но при этом не спускала глаз с подъезда и готова была поклясться: Дмитрий Юрьевич не выходил.

Ольга снова позвонила в домофон, а когда ей и на этот раз не ответили, села на скамейку возле подъезда и стала ждать. Она была в растерянности, в ее так тщательно продуманный план совершенно не вписывалось обыкновенное нежелание хозяина квартиры открыть дверь и впустить незнакомого человека. Этого она не предусмотрела, поэтому не понимала, что делать, но надеялась, что какое-нибудь решение все-таки придет.

И оно пришло. Дверь подъезда распахнулась, и вышел Леоничев, в спортивном костюме и в домашних шлепанцах. Ольга поняла, что он уже «принял на грудь» и даже не обращает внимания на то, в какой обуви выходит. Дмитрий Юрьевич двинулся в сторону магазина и очень скоро снова появился, неся в руках пакет с продуктами. Продуктов было немного. Ольга поднялась ему навстречу:

– Дмитрий Юрьевич, я к вам. Можно войти? Мне нужно с вами поговорить.

– О чем? – равнодушно спросил Леоничев.

– Это очень важно, честное слово. Я не займу много времени. Пожалуйста, я очень вас прошу.

Видно, столько мольбы и отчаяния было в ее лице, что Леоничев сдался. Они вместе вошли в подъезд и поднялись в квартиру. В квартире Дмитрий Юрьевич небрежно швырнул пакет с продуктами на пол, прошел в комнату, где рядом с включенным компьютером стояла та самая фляжка, и сразу же взял ее в руки. Ольга думала, что они поговорят здесь же, но Леоничев пригласил ее в другую комнату, побольше, и предложил ей сесть в кресло рядом с низким столиком. Сам уселся в кресле напротив и тут же сделал глоток из фляжки.

– Ну, слушаю. Только покороче, у меня много работы.

Ольга, как и планировала, представилась и завела разговор о материальной помощи. Для себя она решила, что, если Леоничев согласится заплатить, она не станет его убивать. Пусть живет. В конце концов, местью можно и пожертвовать, если будет на что лечить мать. Но он платить не собирался. То, что пришлось ей выслушать, было еще хуже, еще грубее, чем то, что он в свое время сказал ее матери.

– Я понимаю, – согласно кивала Ольга, – вы, конечно же, правы. Поверьте, я ни за что не пришла бы, если бы не мама… Она очень настаивала, чтобы я пришла к вам и попросила, а я говорила ей в точности то же самое, что вы сейчас говорите мне. Не сердитесь на меня.

Но сердиться он и не думал.

– Можно мне воды? – попросила она.

Леоничев встал и пошел на кухню за водой. Этого времени Ольге Поповой вполне хватило на то, чтобы высыпать во фляжку принесенные с собой таблетки. Теперь оставалось только ждать, когда Леоничев выпьет достаточное количество отравленного спиртного.

– Хотите, я вам поесть приготовлю? – предложила она, выпив одним махом воду из высокого стакана. – Я видела, вы продукты покупали. Вы, наверное, голодны. Работайте, работайте, я вам не помешаю. Просто мне так неловко, что я вас побеспокоила, и мне хочется как-то загладить…