Смерть на выбор

На краю стола удобно устроился прохиндей Сараевский. Он кокетливо отставил в сторону ножку и мирно беседовал как раз с тем, кто интересовал и Максима. С Филипповым. Ведь больше в комнате никого не было.

Максим не находил слов, даже покраснел от возмущения. Вчера подляна, сегодня — это слишком даже от каверзных телевизионщиков.

Вальке же — хоть бы хны. Улыбается, кивает, руку тянет, как друг-приятель.

Максим не стал устраивать демонстрации из серии «А вам я руки не подам». Тряхнул широкую ладонь коллеги, обменялся рукопожатием и с оперативником. Чтобы тот не думал, будто журналисты, как скорпионы недоношенные, и такие понятия, как солидарность, мужская дружба и взаимовыручка, им неведомы. Максим даже нашел подходящие к случаю слова:

— Ты тоже здесь? Не ожидал… Что, какая-нибудь кража на «апрашке» или у вас снова тамошние охранники кассету и камеру отобрали?

Текст был правильный. Сараевский немедленно помрачнел, милиционер едва удержался от смеха. История нападения боевиков Апраксина рынка на съемочную бригаду новостей была широко известна как в милицейских, так и в репортерских кругах. По этому случаю даже возбудили уголовное дело не то за самоуправство, не то за подавление свободы слова. По делу шли начальник вещевого рынка, некогда полковник милиции, и шеф рыночной охраны, тоже отставник МВД. До суда так и не дошло. Но веселились все вовсе не поэтому. Уж больно просто и легко, без визга, писка или еще какого-нибудь сопротивления, боевые телевизионщики отдали парням в камуфляже самое дорогое — камеру и отснятый материал. Их бригады, приезжавшие на пресс-конференции, потом долго еще приветствовали неизменной репризой на два голоса:

— Салют львам экрана!

— Живой шакал лучше мертвого льва.

На «шакала» телевизионщики обижались. Только один нашелся и вспомнил известного террориста-одиночку с таким же прозвищем. Остальные же пускались в пространные объяснения. А кому это интересно после того, как скальп сняли?

Сараевский отвечал спокойно:

— Наступаешь на хвост спящему льву… Похвально и опасно, — явно использовал домашнюю заготовку.

— Вы на летучке разучивали ответы?

— У нас механическое заучивание не практикуют. А у вас?

— Да я ж не в обиду, просто вы все как-то одинаково отвечаете. — Максим почувствовал, что перепалка затягивается. А ведь хуже длинной мужской перебранки только длинные и лживые предвыборные речи.

— Ты сюда по какому вопросу? — охотно пошел на перемирие Сараевский.

— А ты, Валечка? — широко распахнул синие очи опытный газетчик.

— Да я уже почти закончил. Так ведь, лейтенант?

Филиппов почел за лучшее не вмешиваться.

— Ну раз так, я тогда подожду, пока вы определитесь. Мне не так чтобы к спеху.

— Да спрашивай, я тоже не тороплюсь, — настаивал конкурент.

Со стороны разговор напоминал битву в войне за тотальную вежливость. Акулы камеры и пера насильно уступали друг другу дорогу к цели. Благородные такие, зубастенькие акулочки.

На самом деле две акулы, сцепившиеся в кабинете оперативника Филиппова, знали о благородстве примерно столько же, сколько готтентоты об устройстве самолета-невидимки «Стэлс».

Оперативник Филиппов весело посматривал на залетных журналистов. Первым опомнился Сараевский. У них на телевидении чаще думают о чести мундира.

— Ладно. Я лучше пойду.

— Да куда ты! Я буду чувствовать себя неловко. Словно я тебя выгнал.

— Я, Володя, позвоню, если будут какие вопросы. — Валька солидно не обращал внимания на юродство коллеги. И начинал выигрывать по очкам. Такой исход Максима не устраивал.

— Что ты лепишь ерунду! — Он перешел на пафосные интонации. — Я тогда с тобой. Я так не могу, ты же знаешь!

— Еще тельняшку порви.

— Нельзя быть таким обидчивым!

— Я, что ли, обиделся? — вдруг возмутился до сей поры державший лицо Сараевский. Кодекс чести молодых людей конца двадцатого века почитает обидчивость за тяжелейший из грехов.

— Да ладно. — Максим плеснул воды в костер телевизионного темперамента.

Валентин пожал руку оперативнику и направился к двери.

— Вы еще здесь побудете? — Совсем отказаться от намеченного плана журналист Самохин не мог.

Филиппов кивнул. Тогда только Максим кинулся догонять товарища, артистично кинулся, вприпрыжку.

— Постой, куда ты? Давай вместе. Я не думал, что ты так распалишься… — Бормоча нечто похожее на извинения, Максим бежал по коридору. Настичь коренастого, но быстрого, как пинг-понговый шарик, телерепортера удалось только внизу.

— Тебе куда? До метро могу подбросить, — деловито выдвинул привычное предложение Максим и осекся. Учитывая географическое положение отделения милиции, сие предложение тоже можно счесть за издевку. Сараевский не обратил внимания на ошибку приятеля.

— Я на своей, — гордо ответствовал он.

— Ну ты даешь, старик. Ну удивил. И молчал. Чего молчал-то? Поздравляю! — В ходе поздравлений Максим заметил, что конкурент остановился возле того самого замухрышистого «жигуленка», рядом с которым он припарковал свою ненаглядную «девятку». Не то белый, не то серый гадкий гусенок, оказывается, машина Сараевского. А вчера за ним, Максимом Самохиным, следили из очень похожей машинки с заляпанными номерами. Только за рулем был опытный водитель.

— Поздравляю, — продолжал подлизываться Максим. — И правильно, что старую взял. Бить не жалко. Ты права получил или так ездишь?

— Моим правам лет… дцать. — Валентин уже открыл помятую дверцу и отвечал полусогнувшись — копался в салоне.

— Да что ты! Откуда?

— От верблюда-дромадера.

— И тут темнишь! Наверное, просто прикупил у знакомых в ГАИ. Надо будет спросить Леню Коваля.

— Леня тут ни при чем, не при делах. Это ты у нас в сферах по паркетам шастаешь. А я права километрами накатал. Еще в армии.

— Ааа, — уважительно прошамкал очень довольный собой газетчик. Разведвылазка номер один удалась на все сто. Теперь бы выведать, что успел разузнать насчет кинжалов взявший след конкурент. Но даже пытаться задавать наводящие вопросы Максим не стал. Себе дороже, выдашь свой интерес, а взамен шиш. Когда речь идет о журналистском расследовании, которым интересуется коллега, любой из них даст фору и Ивану Сусанину, и бесстрашному Камо. То есть у каждого все в порядке по части запутывания следов, молчания под пытками, и каждый при необходимости притворится сумасшедшим, но своих не выдаст.