Смерть раньше смерти

— Молодец, хорошо поработал.

— Что дальше, капитан?

— Ты спросил мальчика про остальных убитых?

— Он таких людей не знает.

— А про Оберхольцер спрашивал?

— Нет.

— Геррит, нам предстоит начать все сначала. Я позвоню миссис Уоллес и миссис Феррейре. Ты бери на себя мать Уилсона и его сослуживцев. Спроси их о Нинабере.

Сниман кивнул и отвернулся. Яуберт понимал: молодой констебль не верит в то, что все убитые были знакомы между собой. Потом Яуберт направился в кабинет Нинабера, мельком оглядел висящие на стенах фотографии и дипломы, сел за стол и вытащил свой блокнот. Доктор Ханна Нортир. Он увидит ее завтра! Но встреча будет официальной. А сейчас он звонит по личному делу. Он набрал ее номер.

«Здравствуйте. К сожалению, сейчас я не могу подойти к телефону. Пожалуйста, оставьте сообщение после звукового сигнала. Спасибо, до свидания».

Яуберт ничего не сказал. Наверное, у нее сейчас пациент. Он отключился, набрал номер еще раз.

«Здравствуйте. К сожалению…»

Какой у нее приятный голос! Она говорит так, будто ей действительно жаль, что она не может ответить. Такой мягкий, мелодичный голос. Яуберт представлял, как шевелятся ее губы. У нее красивый рот. Красивое узкое лицо, длинный изящный нос. Голос какой–то усталый… Она вынуждена нести на своих хрупких плечиках тяжкое бремя. Постоянно занимается проблемами других людей. Видимо, она никогда не отдыхает по–настоящему, не расслабляется. Может быть, ему удастся ей помочь.

Он тихо положил трубку на рычаги.

Ты влюбился, дурак!

Он машинально похлопал себя по карману, в котором обычно держал сигареты. Потом вспомнил, что бросил курить, и очень расстроился.

Как не вовремя он решил расстаться с дурной привычкой!

О господи, как хочется курить! Даже руки дрожат.

А может, не бросать так резко, а просто курить меньше? Скажем, четыре штуки в день, и не больше. Или три. Три сигареты в день никому не повредят. Одну с кофе… Нет, только не перед бассейном. Первую в кабинете. Часиков в девять утра. Одну — после диетического обеда. И одну вечером, с книжкой и бокалом вина. Кстати, и о выпивке надо подумать. Пивом больше увлекаться нельзя, от него толстеют. Лучше перейти на виски. Решено! Он приучится пить виски.

«Что будете пить, Матт?» — спросит его Ханна Нортир в пятницу вечером, когда пригласит к себе домой и они будут сидеть в гостиной, в мягких креслах. Она поставит диск с какой–нибудь оперой. Музыка будет играть тихо. В углу будет гореть красивый торшер; комната утонет в полумраке.

«Виски, — скажет он. — Пожалуйста, Ханна, мне виски».

Ханна.

Он еще ни разу не называл ее просто по имени.

— Ханна.

Услышав его ответ, она наверняка обрадуется. Виски пьют все культурные люди. Во всяком случае, все любители оперы, наверное. Она встанет и ненадолго выйдет на кухню, чтобы налить им что–нибудь выпить, а он устроится в кресле поудобнее, закинет руки за голову и придумает какие–нибудь умные замечания насчет оперы и своего кровного брата композитора Россини. Потом Ханна вернется, протянет ему бокал, а сама сядет в кресло, поджав под себя ноги, и будет смотреть, как он пьет. У нее чудные карие глаза и густые брови. Они разговорятся, а потом, когда Яуберт почувствует, что время настало, он наклонится к ней и поцелует в губы — мягко, нежно, в виде пробы. И посмотрит, как она отреагирует. А потом, чуть позже…

Он снова набрал ее номер. Ему было до боли жаль Ханну Нортир. Какая тяжелая у нее работа! В голове роились сладкие мечты.

«Здравствуйте. К сожалению, сейчас я не могу подойти к телефону. Пожалуйста, оставьте сообщение после звукового сигнала. Спасибо, до свидания».

— Говорит Матт Яуберт, — тихо произнес он в трубку. — Я бы хотел… м–м–м… — Раньше он прекрасно знал, что именно хотел сказать, но сейчас оказалось, что говорить трудно. — «Цирюльник». У меня есть два билета на вечер пятницы. Вы не откажетесь пойти со мной? Перезвоните мне домой попозже, потому что сейчас я еще на работе, но не у себя в кабинете и… — Он вдруг испугался, что на кассете не хватит места, и резко оборвал себя: — Большое спасибо! — Повесил трубку, снова похлопал себя по карманам, решил, что три сигареты в день не повредят, и набрал номер Маргарет Уоллес.

К телефону подошел ее сын; он долго звал мать. Яуберт спросил, был ли Джеймс Уоллес знаком с Оливером Нинабером.

— С парикмахером?

— Да.

— Был.

Яуберт подался вперед:

— Откуда он его знал?

— Они оба вышли в финал конкурса на лучшего представителя малого бизнеса. Но победителем стал Нинабер.

Яуберт посмотрел на дипломы. Нашел тот, который искал.

— На церемонии награждения мы сидели рядом. Это было уже… два или три года назад. У него такая красивая жена. Мы с ней прекрасно поладили.

— Они общались потом?

— По–моему, нет. Мне кажется, Нинабер не очень понравился Джеймсу. За столом была какая–то напряженная атмосфера. Наверное, потому, что они были некоторым образом соперниками.

Маргарет Уоллес помолчала.

— Только не говорите, что его тоже…

— Да, — сочувственно и осторожно ответил Яуберт. — Его застрелили сегодня утром.

Он услышал, как она вздохнула.

— Господи боже! — покорно проговорила она.

— Извините, — сказал он вдруг, сам не зная почему.

— Капитан, в чем дело? Джимми был знаком с Феррейрой, а теперь с Нинабером. В чем дело?

— Как раз это я и пытаюсь выяснить.

— Здесь должна быть какая–то связь!

— Да. Итак, вы не знаете, общались ли они между собой потом?

— Нет, вряд ли. Джимми после никогда не говорил о Нинабере.

— Что ж, спасибо, миссис Уоллес.

— Капитан… — нерешительно начала она.

— Что?

— Сколько времени вам понадобилось, чтобы… То есть сколько времени, после того как… ваша жена… скончалась?

Яуберт задумался. Он не мог сказать Маргарет Уоллес правду. Нельзя говорить, что прошло больше двух лет, а он по–прежнему не может выпутаться из паутины. Пришлось солгать, чтобы у женщины с разными глазами появилась надежда.

— Около двух лет.

— Боже! — воскликнула она. — Боже!

Гриссел понимал, что гример театрального отделения Совета по искусствам не может быть грабителем по кличке Солнышко, потому что гример была женщиной. Интересная женщина, хотя и не красавица. У нее были очень короткие волосы темно–рыжего цвета, лицо открытое и умное. Она курила длинную сигарету и много жестикулировала.

— Тот, кто вам нужен, работает в кино, — заявила она низким голосом. Потом показала ему висящие на стене фотографии актеров и актрис. — Их сняли во время производства или репетиций. Взгляните на грим. Обратите внимание на глаза, на губы, на одежду. Театральные актеры гримируются по–другому. Гуще, чтобы зрителям в задних рядах тоже было видно. Да, некоторые приемы совпадают. — Она ткнула в один из снимков, разложенных Грисселом на журнальном столике. — Я бы тоже смогла его «состарить», но морщины прорисовала бы четче, глубже. Он прибегает к помощи латекса. Я рисую морщины карандашом. Латексом я бы, например, подчеркнула двойной подбородок. Да, тот, кого вы ищете, — киношный гример. Сейчас сами убедитесь. Вот смотрите. — Она показала на снимок «Элвиса». — Видите, как у него выпирают щеки? Лицо выглядит шире. Такой эффект достигается с помощью резины; полоски приклеивают к щекам изнутри. Если загримировать таким образом театрального актера, он просто не сможет говорить. А ведь на сцене нужно говорить, причем громко и выразительно, чтобы было слышно зрителям на галерке! А вот в кино озвучка часто происходит после съемок. И следующий снимок. Это не театральная борода. Театральная волосяная борода стоит намного дешевле киношной, потому что зрители не видят ее вблизи. Если вы подойдете вплотную к актеру в театральном парике, вы сразу поймете, что борода у него ненастоящая. То же самое относится к бороде и усам.

Гримерша затушила окурок и тут же закурила новую сигарету.

— Есть ли такие, кто работает и в театре, и в кино?

— Нет. А может, и есть. Но я таких не знаю. Театральный мир довольно узок. Нас здесь всего четыре или пять человек. И я не знаю ни одного, который работал бы и в кино. Любителей у нас тоже нет, не та область. Наша профессия — своего рода искусство.

— Сколько у нас киношных гримеров?

— В Кейптауне? Честно говоря, не знаю. Четыре–пять лет назад ни одного не было. Сейчас стало модно приезжать в Кейптаун, вести богемный образ жизни и умирать с голоду. Не знаю, сколько у нас сейчас киношных гримеров. Наверное, человек десять–пятнадцать… Не более двадцати.