Смерть травы. Долгая зима. У края бездны

Анна была абсолютно уверена, что Роджер знает о ее чувствах, и не обращает на них никакого внимания – так же, как и на многие другие вещи, считая их несущественными. Когда-то это еще больше усилило ее неприязнь, а одно обстоятельство послужило причиной, из-за которой она даже хотела отлучить Джона от его дружбы с Роджером.

Этим обстоятельством была Оливия. Вскоре после их знакомства Роджер привел довольно крупную спокойную застенчивую девушку и представил ее своей невестой. Несмотря на удивление, Анна была уверена, что это помолвка, как и несколько предыдущих, о которых рассказывал Джон, никогда не кончится женитьбой. Но она ошиблась. Сначала она думала, что Роджер бросит Оливию в затруднительном положении. Потом, когда свадьба уже не вызывала никаких сомнений, она искренне жалела Оливию и хотела защитить ее, будучи уверенной, что теперь-то Роджер покажет свое истинное лицо. Но постепенно Анна обнаруживала, что Оливия не нуждается ни в ее жалости, ни в ее покровительстве, а напротив – очень счастлива в союзе с Роджером. Да и сама Анна оказалась в большой зависимости от теплого спокойного участия Оливии. Поэтому, по-прежнему не любя Роджера, она более-менее примирилась с ним из-за Оливии.

Джон, наконец, пошел маленькой бубнушкой на короля. Оливия спокойно покрыла «восьмеркой». Джон, поколебавшись, бросил «вальта». С торжествующим хихиканьем Роджер накрыл все это «дамой».

Из радиоприемника послышался голос с характерным произношением дикторов «Би-Би-Си»:

– Чрезвычайный Комитет Объединенных Наций в своем очередном рапорте из Китая сообщает, что по самым заниженным оценкам число смертей в Китае достигает двухсот миллионов…

– А «черви»-то у них слабоваты, – пробормотал Роджер. – Надо воспользоваться…

– Двести миллионов! Невероятно! – воскликнула Анна.

– Что такое двести миллионов? – сказал Роджер. – Этих китаезов пруд пруди, через пару поколений наплодят кучу новых.

Анна хотела было что-то возразить на циничные слова Роджера, но передумала, поглощенная мрачными картинами, которые рисовало ее воображение.

– В дальнейшем, – продолжал радиокомментатор, – в рапорте говорится о том, что в экспериментах с изотопом-717 достигнут почти полный контроль над вирусом Чанг-Ли. Опыление рисовых полей этим изотопом должно стать немедленной акцией вновь созданного Авиаполка Воздушной Помощи Объединенных Наций. Предполагается, что запасов изотопа хватит для незамедлительной защиты всех рисовых полей. Те, что находятся в угрожающем состоянии, будут обработаны в течение нескольких дней, остальные – в течение месяца.

– Слава Богу хоть за это, – сказал Джон.

– Когда ты, наконец, закончишь молиться деве Марии, – перебил его Роджер, – тебя не затруднит покрыть это маленькое сердечко?

– Роджер, – мягко запротестовала Оливия.

– Двести миллионов, – продолжал Джон, – Памятник человеческой гордыне и упрямству. Если бы над вирусом поработали шестью месяцами раньше, они были бы теперь живы.

– Кстати, о памятниках человеческой гордыне, – вставил Роджер, – и пока ты думаешь, как бы вывернуться, и не пойти этим чертовым тузом, как там твой собственный Тадж-Махал? Ходят слухи о проблемах с рабочей силой?

– А есть хоть что-нибудь, о чем ты не слышал?

Роджер был инспектором по общественным связям в Министерстве Промышленности. Он жил в мире сплетен и слухов, которые, по мнению Анны, питали его природную жестокость.

– Ничего существенного, – сказал Роджер. – Как думаешь, поспеете к сроку?

– Передай своему министру, – ответил Джон, – пусть его коллега не боится – плюшевый гарнитур для него будет готов без опоздания.

– Вопрос в том, – заметил Роджер, – будет ли коллега готов для гарнитура.

– Опять сплетни?

– Я бы не назвал это сплетнями. Может, конечно, его шея неуязвима для топора, интересно было бы взглянуть.

– Роджер, – не удержалась Анна, – ты что, получаешь огромное удовольствие от вида людских страданий?

Она тут же пожалела о сказанном. Роджер посмотрел на нее изумленным взглядом. У него было обманчиво мягкое лицо с безвольным подбородком и большими карими глазами.

– Я – маленький мальчик, я никогда не вырасту, – дурачась, сказал он, – если бы ты была в моем возрасте, ты бы наверняка хохотала над толстяком, поскальзывающимся на банановой кожуре. Но тебе жалко смотреть, как они ломают себе шеи, жалко их несчастных жен и кучу голодных ребятишек. Так что, уж будь добра, позволь мне играть в свои игрушки.

– Он безнадежен, – сказала Оливия. – Не обращай внимания, Анна!

Она говорила с поразительным спокойствием, словно терпеливая мать с непослушным ребенком.

– Все вы – взрослые чувствительные люди, – продолжал Роджер, по-прежнему глядя на Анну, – должны зарубить себе на носу; сейчас сила на вашей стороне. Вы живете в мире, где все говорит в пользу чувствительных и цивилизованных людей. Но это очень ненадежно. Возьмите хотя бы древнейшую цивилизацию Китая и посмотрите, что из этого вышло. Когда начинает урчать в животе, забываешь о хороших манерах.

– Я все-таки вынужден согласиться, – сказал Джон, – ты просто атавизм, Роджер!

– Иногда мне кажется, что они со Стивом ровесники, – сказала Оливия.

Стив был девятилетним сыном Бакли. Роджер слишком любил его, чтобы отпустить в школу. Невысокий для своего возраста, явно недоношенный, мальчик был подвержен странным приступам внезапной жестокости.

– Но Стив-то повзрослеет, – заметила Анна.

Роджер усмехнулся:

– Тогда он не мой сын.

Когда дети вернулись домой на каникулы, семейства Кастэнсов и Бакли отправились на уик-энд к морю. Обычно для таких поездок они вскладчину брали напрокат караван. Одна машина тянула домик на колесах на пути к морю, другая – на обратном пути. Караван служил домом для четверых взрослых, дети спали рядом в палатке.

Чудесным субботним утром они лежали на нагретой солнцем гальке. Рядом тихо плескалось море. Дети ловили крабов вдоль берега. Джон, Анна и Оливия просто грелись на солнышке, Роджер – более непоседливый по натуре – сначала помогал детям, потом тоже лег. Он явно казался чем-то обеспокоенным.

Когда Роджер уже в который раз посмотрел на часы, Джон не выдержал:

– Ну ладно, надо чем-то заняться.

– Интересно, чем? – спросила Анна. – Может, хочешь приготовить обед?

– Лучше спустимся-ка мы с Роджером в деревню, – ответил Джон. – Они сейчас откроются.

– Они уже полчаса как открылись, – заметил Роджер. – Возьмем твою машину.

– Ланч в час, – объявила Оливия. – Опоздавшим ничего не достанется.

– Не волнуйся.

Глядя на стоявшие перед ним стаканы, Роджер сказал:

– Так-то лучше. На море меня всегда мучит жажда. Должно быть, из-за соленого воздуха.

– Ты немного раздражен, Родж, – сказал Джон, отпив из своего стакана. – Я еще вчера заметил. Тебя что-то беспокоит?

Они сидели в баре. Через открытую дверь виднелась дорожка, посыпанная гравием, и широкая полоса ровно подстриженной травы рядом с ней. Воздух был теплым и влажным.

– Раздражен, говоришь? Возможно.

– Могу ли я чем-нибудь помочь?

Роджер пристально посмотрел на него.

– Первая обязанность инспектора по общественным связям – это преданность, вторая – благоразумие, и третья – луженая глотка и хорошо подвешенный язык. Моя беда в том, что я всегда держу пальцы скрещенными, когда клянусь в верности и благоразумии тем, кто вовсе не является моими друзьями.

– Что случилось?

– Будь ты на моем месте – ни за что бы не рассказал. Поэтому я прошу тебя помалкивать. Даже Анна не должна знать. Оливии я тоже не говорил.