Смерть внезапна и страшна

– Возможно! – Полицейский приподнялся на месте, и лицо его побагровело. – Но у вас не будет возможности для злорадства: все это будет происходить в клубах и гостиных, куда вас не пригласят.

– И вас тоже, глупец! – парировал детектив с колким пренебрежением. – Вы не джентльмен и никогда им не будете! Вы не похожи на джентльмена, не умеете одеваться и говорить как подобает джентльмену. Вы просто зарвавшийся полисмен, чье честолюбие заходит чересчур далеко – в особенности если учитывать, что вам предстоит арестовать сэра Герберта Стэнхоупа, а весь свет запомнит именно этот поступок!

Ранкорн пригнулся, словно бы намереваясь ударить бывшего коллегу, и несколько секунд они глядели друг на друга, готовые к схватке.

Потом Сэмюэль понемногу расслабился. Откинувшись на спинку своего кресла, он поглядел на сыщика с легкой усмешкой:

– А вас, Монк, помнят не среди великих и знатных, не среди джентльменов, а здесь, в полицейском участке. Вас вспоминают со страхом простые полицейские, которых вы тиранили и унижали, чью репутацию вы погубили, поскольку они не были столь безжалостны и быстры, как вы. Вы когда-нибудь читали Библию, Монк? «Как пали могущественные…» Вспомните, – улыбка его расширилась. – О вас вспоминают в публичных домах и на углах улиц: эта публика рада тому, что вас нет. Всякое жулье говорит о вас недовольным новобранцам, не знающим, на что на самом деле стоит жаловаться. Они рассказывают им, каков из себя жестокий человек – по-настоящему жестокий! – Улыбка подступала к глазам полицейского. – Давайте мне письма, Монк, и убирайтесь. Шныряйте и вынюхивайте что хотите.

– Как всегда, я занят своим обычным делом, – бросил Уильям сквозь зубы глухим и хриплым голосом. – Причесываю дела, с которыми вы не можете справиться, вычищаю оставшиеся позади вас огрехи. – Он протянул письма и хлопнул ими по столу. – О них знаю не только я, поэтому не думайте, что сумеете спрятать их и обвинить какого-то бедолагу, столь же невиновного, как тот бедный лакей, которого вы послали на виселицу.

С этими словами он повернулся на месте и вышел, оставив Ранкорна с побелевшим лицом и трясущимися руками.

Глава 8

Сэр Герберт Стэнхоуп был взят под стражу. Ему предъявили обвинение, и защищать хирурга взялся Оливер Рэтбоун. В Лондоне он числился одним из самых блестящих адвокатов, и со времени, прошедшего после инцидента с Монком, хорошо познакомился с ним и с Эстер Лэттерли. Хотя называть подобные взаимоотношения дружбой значило одновременно и недооценивать, и переоценивать их прочность. С Уильямом вообще трудно было поддерживать постоянные отношения, однако мужчины уважали друг друга почти до восхищения, и каждый из них полностью доверял не только компетенции, но и профессиональной добросовестности другого.

Однако на уровне личном их отношения были иными. Монк считал Рэтбоуна излишне надменным и самодовольным. Манеры адвоката время от времени раздражали вспыльчивого детектива, заставляя его терять и без того скудное терпение. Со своей стороны Оливер также считал сыщика надменным, колким, самодовольным и неуместно безжалостным.

С Эстер его отношения складывались иначе. Рэтбоун уважал ее, и это отношение со временем лишь крепло. Впрочем, юрист не видел в ней качеств, необходимых, по его мнению, хорошей спутнице жизни. Она также была излишне самостоятельна и не понимала того, что леди не следует проявлять излишний интерес к – подумать только! – уголовным преступлениям. Но все же, как ни странно, общество этой дамы доставляло адвокату больше удовольствия, чем компания любой другой женщины, и мнение мисс Лэттерли обретало в его глазах все больший вес. Ум Оливера обращался к Эстер много чаще, чем следовало бы, и это казалось ему не совсем удобным, но тем не менее приятным. Сама же Эстер не намеревалась даже намекать на свое отношение к нему. Временами Рэтбоун глубоко волновал ее, а больше года назад он даже поцеловал ее – внезапно и ласково. Лэттерли помнила, как однажды они превосходно провели время на Примроуз-Хилл с его отцом Генри Рэтбоуном, который ей невероятно нравился. Девушка нередко вспоминала то чувство близости, которое ощущала, гуляя с ним по вечернему саду и вдыхая принесенные ветром летние запахи, аромат жимолости и скошенной травы, а за потемневшими ветвями яблонь, над зеленой изгородью тогда прятались звезды…

Тем не менее где-то на задворках ее ума вечно пребывал Монк. Лицо детектива постоянно вторгалось в ее мысли, его голос произносил слова, а она их слушала.

Рэтбоун ни в коей мере не был удивлен, получив приглашение от солиситоров [11] сэра Герберта Стэнхоупа. Человек столь значительный, вполне естественно, должен был обратиться к наилучшему защитнику, а кто мог сомневаться в том, что таковым является Оливер?

Адвокат прочел все бумаги и внимательно изучил дело. Обвинение против сэра Герберта казалось весьма обоснованным, но далеко не доказанным. Да, он мог совершить преступление, как и еще почти дюжина лиц. Этот человек обладал необходимой физической силой, но даже если говорить только о сиделках, то не меньшей силой располагала почти каждая из них. Единственный намек на мотив предоставляли письма, отосланные Пруденс Бэрримор сестре: они оставались могучим и до сих пор не оспоренным доказательством. Подорвав доверие к ним, можно было добиться послабления от закона и избавить обвиняемого от петли палача. Но спасти репутацию и честь хирурга могло только полное отсутствие сомнений в его невиновности. А это означало, что Рэтбоун должен был представить публике нового обвиняемого. Свет был здесь высшим судом.

11

Солиситор – категория адвокатов в Великобритании, ведущих подготовку судебных материалов для ведения дел барристерами.

Однако сперва следовало добиться юридического оправдания. Адвокат снова прочел все письма. Они требовали другой интерпретации, невинной и достоверной. А для этого ему требовалось повидаться со Стэнхоупом лично.

День опять выдался жаркий, но пасмурный: небо над головой затянуло тучами. Оливер не любил посещать тюрьму, а в этой угнетающей жаре внутренние помещения этого заведения доставляли ему еще меньше удовольствия, чем обычно. Вонь, запертые камеры с распаренными телами, страх, сочившийся через решетки… Рэтбоун ощутил даже запах камня, когда за ним с тяжелым металлическим звоном закрылись двери и тюремщик провел адвоката в комнату, где ему предстояло свидание с сэром Гербертом Стэнхоупом. Стены в ней были из голого камня, а в центре стоял простой деревянный стол со стульями по каждую сторону. Одно лишь окно, заложенное решеткой и запертое на замок, было расположено высоко над головой самого высокого человека и едва пропускало свет.

Тюремщик поглядел на юриста:

– Когда захотите выйти, позовите меня, сэр. – И, ограничившись этими словами, он повернулся, оставив адвоката наедине с его подопечным.

Невзирая на то что оба они в Лондоне принадлежали к числу знаменитостей, встречаться прежде им не приводилось, и мужчины разглядывали друг друга с интересом. Сэру Герберту эта встреча несла жизнь или смерть. Лишь искусство Оливера Рэтбоуна могло избавить его от петли. Сузившимися глазами хирург внимательно разглядывал лицо человека, сидевшего перед ним: широкий лоб, любопытные глаза – пожалуй, темноватые для его светлой кожи и волос, – чувствительный нос, прекрасно очерченный рот…

Адвокат также внимательно рассматривал сэра Стэнхоупа. Ему предстояло защищать этого человека… Фигуру, известную в обществе и еще больше в медицинском мире. Предстоящее разбирательство способно бросить тень на множество безупречных репутаций, в том числе и на его собственную, если он не проявит себя надлежащим образом. Ужасная это ответственность – ощущать в своих руках власть над человеческой жизнью. Не так, как это обстоит в деле хирурга, где все зависит от ловкости пальцев, а когда все определяется тем, сколь правильно ты понимаешь природу человека и верно ли толкуют судьи закон. А еще быстротой ума и языка.

Но сперва главный вопрос: виновен ли хирург?

– Добрый день, мистер Рэтбоун, – произнес наконец Стэнхоуп, чуть склонив голову, но не подавая посетителю руки. Он был в своей собственной одежде: суд над ним еще не состоялся, поэтому закон еще не считал его виновным, и тюремщикам следовало относиться к нему с уважением.

– Здравствуйте, сэр Герберт, – ответил Оливер, направляясь к другому стулу. – Прошу вас, садитесь. Время драгоценно, и я не стану тратить его на любезности, без которых мы можем обойтись.

Заключенный повиновался с вялой улыбкой.

– Ситуацию, в которой мы встречаемся, светской не назовешь, – заметил он. – Полагаю, вы успели ознакомиться с фактами в интерпретации обвинения?

– Естественно. – Юрист опустился на жесткое кресло, чуть наклонившись к столу. – У обвинения достаточно обоснованная позиция, которую, однако, нельзя назвать неуязвимой. Оспорить ее несложно. Но я хочу достичь большего, иначе мы не сумеем сохранить вашу репутацию.

– Конечно.

Печать легкого удивления легла на широкое лицо Герберта. Рэтбоун ощутил, что хирург будет сопротивляться, не поддаваясь жалости к себе самому, как мог бы поступить человек меньшего калибра. Правда, лицо его трудно было назвать приятным. Врач не принадлежал к числу тех, кто наделен природным обаянием. Но ему нельзя было отказать в интеллекте, силе воли и крепости нервов – качествах, поднявших его на высоты одной из самых суровых профессий. Он привык распоряжаться жизнью людей и умел принимать решения, определявшие, жить им или умереть, а потом выполнять их. Оливер испытывал к нему уважение, а подобным образом он относился далеко не ко всякому клиенту.