Смертельно безмолвна

Она садится на корточки и застывает, будто мраморная статуя.

Я подаюсь вперед, однако Мэри восклицает:

– Не надо.

– Я хочу помочь.

– Я сама справлюсь. – Она зажмуривается. – Я смогу поднять пакет, Мэттью, и смогу его выбросить. Смогу приготовить этот омлет, включить приборы, постелить постель.

– Мэри...

– Я научусь, правда, просто понимаешь, – она взмахивает руками, – это она делала. Я к счетам пальцем не прикасалась. К счетам, уборке, готовке. Я ничего не умею, ничего. Но я должна. Теперь я должна научиться.

– Вы ничего не должны.

– Должна. – Мэри прожигает меня пристальным взглядом. Ее губы дрогают, в глазах вновь появляются слезы, а у меня ком застревает посреди горла. – Я должна делать что-то, потому что если я не буду, если остановлюсь, я пойму, что ее действительно больше нет.

– Вы справитесь, слышите?

– Как? – Мэри-Линетт широко распахивает глаза и смотрит растерянно, сломлено, со всей силы стискивает зубы. – Как я позабочусь обо всем, если я не знаю, что делать?

Она мотыляет головой, а я присаживаюсь рядом с Монфор и говорю:

– Все будет в порядке.

– Нет, Мэтт, ничего не будет в порядке. Уже не будет. Я – не Норин.

– Никто не просить вас становиться Норин.

– Ты думаешь? – Ее бирюзовые глаза вспыхивают яростью. – Но кто, если не я? Кто позаботится о доме? Кто позаботится об Ари? Об это ты подумал?

– Мы поможем вам. – Я пытаюсь говорить ровно, но голос дрожит. – Вы не одна.

– Конечно, одна! У меня никого не осталось. Все мои близкие умерли, все. Я думала, я никогда не переживу потерю Реджины. Но теперь нет и Норин, о боже. – Мэри хватается руками за лицо и громко втягивает воздух. – Я не понимаю... не понимаю...

Она запинается и прижимает к себе ноги, будто защищаясь от реальности. Но ничего не выходит. Не получится. У боли есть отличное свойство – она не проходит просто так. Я помню, как чувствовал себя, когда умерла мама. Меня разрывало на куски, все жгло. Боль ни с каким чувством не сравнится. Да. Ни с любовью, ни с завистью, ни с гневом. От этих чувств тебе хочется действовать, сорваться с места и совершить нечто особенное. Плохое, хорошее, неважно. От боли же тебе хочется уйти. Уходя, хочется перестать дышать.

– Когда умерла моя мать..., – шепчу я, в растерянности опустив взгляд на свои руки, я никогда не делился этими переживаниями, – мне было паршиво, я не знал, как избавится от чувства, что легче никогда не станет. Знаете, что-то вроде тупика. Просыпаешься и уже наперед знаешь, что лучше не будет.

– И что изменилось? – Мэри-Линетт смаргивает слезы.

– Да особо ничего. Я просто подумал об отце.

– Ты был ему нужен.

– А вы нужны Ариадне. – Я перевожу взгляд на женщину, а она отворачивается.

– Из меня выйдет плохая мать, Мэтт.

– Из меня тоже.

Мы усмехаемся, и Мэри-Линетт вскидывает брови, словно удивляется, что может не вспоминать о боли несколько миллисекунд и растягивать губы в улыбке.

– Я просто думаю, что мы не должны заменять кого-то. У Ари уже была мать. Вы для нее должны быть тетей, которой и были раньше.

– Возможно.

Женщина замолкает, а я поднимаюсь с пола и протягиваю ей руку.

– Давайте уберемся и сделаем омлет.

– Научишь меня включать конфорку?

– Не обещаю. Но попытаюсь.

Мэри кивает и уверенно хватается за мою руку. Она собирается что-то сказать, но не произносит ни звука. Просто кивает, и я киваю в ответ. Думаю, мы поняли друг друга.

Через пятнадцать минут мы все-таки разбираемся, как работают приборы. К нам уже спускаются Хэрри с Дельфией, а чуть позже подходит и Джейсон.

Кто-то предлагает включить телевизор. В новостях говорят про изменение климата и вспышку эпидемии неизвестной болезни на Востоке штата. Показывают людей, у которых из глаз катятся кровавые полосы. Желание перекусить тут же пропадает... Все мы знаем, что катаклизмы связаны с девушкой, что сейчас спит на втором этаже. И это пугает. Меня мучает главный вопрос: как предотвратить последствия, если ящик уже открыт?

– Я ис-сцелю ее, – внезапно проговаривает Дельфия, смущенно сгорбив плечи.

– Это поможет?

– Думаю, д-да.

– Ящик Пандоры был открыт не Ариадной. Ее душа – чиста, – предполагает Джейсон и неуверенно проходится ладонью по волосам. – Чисто теоретически мы вернем к жизни другого человека и избавимся от того, кто выпустил грехи.

– А что, если не сработает? – Я задаю этот вопрос, потому что я единственный, кто в состоянии смотреть в глаза реальности и не бежать с дикими воплями.

Они, наверно, думают, что мне не страшно. Что мне все равно.

Они понятия не имеют, что происходит у меня внутри, как жутко мне хочется уже со всем этим покончить, как осточертело копать в самое дерьмо, видеть то, что другие видеть попросту отказываются. Но я спокоен. Я сдержан. Я держу все под контролем.

– Ты знаешь ответ, – отрезает Джейсон. Еще один смельчак в комнате.

– Давайте, мы прекратим нагнетать обстановку, ладно? – Хэйдан вскидывает брови и на всех смотрит недовольно, словно представляет, как отвешивает каждому оплеуху. – Вы забыли, что к нам приходила Мойра Парки? Забыли, что это ее идея – привести Дельфию?

– Хэрри, судьба любит обманывать.

– Судьба все знает. Она велела найти Дел, мы ее нашли. Хватит пугать всех.

Мэри-Линетт безучастно ковыряется вилкой в омлете, Джейсон испепеляет взглядом коробку сигарет, которая валяется на верхней полке. Я же мну под столом пальцы. У меня и в мыслях не было никого пугать. Я просто хочу, чтобы все понимали, на что мы идем.

– Сегодня в полночь Йоль. – Я смотрю сначала на брата, потом на Дельфию. – Мы не станем ждать. Будет лучше, если ты приступишь сразу же.

Девушка нервно поджимает губы и опускает взгляд на свои пальцы, которые робко и непроизвольно вырисовывают на столе угловатые узоры. Этел кажется мне слабой. Я, как ни стараюсь, не могу представить, что она способна нам помочь, впрочем, как и себе.

– Ты слышишь? – Спрашиваю я с нажимом. – Дельфия?

– Мэтт, она не глухая, – вступается Хэйдан и пронзает меня недовольным взглядом.

– Тогда пусть потрудится ответить.

– Ей сложно говорить, если ты не заметил.

– Я должен знать: да или нет.