Смертный приговор

И вдруг Гиджбасар издалека учуял запах машины, услышал ее шум. Странное дело, шум, приближающийся в ночной тишине, не предсказал Гиджбасару ничего дурного, не заставил его вздрогнуть, не встревожил, будто в ту ясную ночь на Апшероне, на дороге, идущей к морю, ничего плохого случиться не могло.

Показался свет фар, за первой машиной показалась вторая, и Гиджбасар сбежал на обочину.

... В "Жигулях" сидели четверо: впереди Салим Бедбин, владелец и водитель машины, молодой прозаик, рядом с ним Арастун Боздаглы, известный поэт, заслуженный деятель искусств, сзади - два молодых поэта...

Салим Бедбин был редактором в издательстве и "Жигули" купил в долг. Купил не просто для удовольствия. Купил, чтобы обратить на себя внимание таких тиранов и невежд, как директор издательства Исламзаде, таких безыдейных графоманов, как Муршуд Гюльджахани, таких циников, как Мухтар Худавенде, тридцать лет заведовавшего отделом литературы в газетах и сделавшего интересы и пристрастия своего желудка интересами и пристрастиями азербайджанской художественной литературы, и некоторых собратьев по перу, называющих себя молодыми поэтами, молодыми прозаиками, молодыми критиками и думающих о своих личных интересах, а не об интересах родины и нации, завидующих художественным достижениям Салима Бедбина. Долг за "Жигули" Салим Бедбин не мог выплатить уже два года. Но даже усаживаясь за руль на голодный желудок, Салим Бедбин так горделиво вел машину, что пахнущие нафталином черви, подобные Муршуду Гюльджахани, не знали, что делать от злобы и ярости.

Десять лет каждую божью ночь, когда засыпали трое детей и жена, в кухоньке однокомнатной квартиры Салим Бедбин работал чуть не до утра. И вот, беззаветно посвятивший себя литературе, стремящийся своим пером блюсти честь нации, он наконец-то выпустил вторую книгу рассказов. И несмотря на то что директор издательства Исламзаде, консерватор, не выносивший передовую молодежь, ровным счетом ничего не понимавший в создаваемых ею произведениях, в договоре указал самый низкий гонорар за лист, вчера Салим Бедбин получил в бухгалтерии деньги и сегодня пригласил в одну из лучших шашлычных на Апшероне своих друзей и Арастуна Боздаглы, всегда охотно общавшегося с молодежью, заслуженного деятеля искусств, поэта. Они несколько часов просидели в шашлычной, уплетая шашлык из баранины и осетрины. Они отлично обмыли новую книгу и в лунно-звездную субботнюю ночь собрались с берега полюбоваться панорамой Каспия. В "Жигулях", идущих сзади, сидели еще трое молодых собратьев по перу, настоящих друзей Салима Бедбина.

Окна "Жигулей" были открыты, и ветер гулял внутри мчавшейся со скоростью машины, но после пира в шашлычной заслуженному деятелю искусств поэту Арастуну Боздаглы все-таки не хватало воздуха, и этот грузный, крепкий человек, с шумом втягивая воздух в легкие, говорил:

– Это был исторический банкет, джигит. Муршуду Гюльджахани за семьдесят, но он скряга, он нас один раз в жизни пригласил в гости, и то к сыну на свадьбу. Скупой и сухой. Злодей. На передовицы из "Правды" похож.

Когда речь заходила о Муршуде Гюльджахани, Салим Бедбин был не в силах себя сдерживать. Он сказал, презрительно скривившись:

– Из-за этой свадьбы теперь Исламзаде перед ним подхалимничает. У нас самая высокая должность - быть родственником Абдула Гафарзаде. Вы знакомы с ним, да, Арастун-муэллим? Директор кладбища...

– Как не знать, джигит? Знаю как облупленного.

– Один раз я ему в лицо сказал...

Заслуженный деятель искусств, известный поэт Арастун Боздаглы, хоть и много выпил на историческом банкете, все же разум не совсем потерял и, удивленно взглянув на Салима Бедбина, спросил:

– Кому в лицо ты сказал, храбрец? Абдулу Гафарзаде?

Все это время молодой друг владельца "Жигулей", сидевший сзади, молча икал. Теперь подал голос:

– Если бы он ему в лицо сказал, теперь бы уже кости его гнили на кладбище Тюлкю Гельди...

Арастун Боздаглы отвел глаза от бледного лица Салима Бедбина, повернул величавую голову назад, громко и горько рассмеялся.

Длившаяся годы борьба за издание второй книги вконец испортила нервы Салима Бедбина, и молодой прозаик, со злостью сжимая руль, прокричал:

– Ничего!... Придет время, когда и эта нация проснется. Тогда мы плюнем в лицо всем абдулам гафарзаде...

Заслуженный деятель искусств Арастун Боздаглы снова взглянул в бледное лицо молодого собрата по перу:

– Значит, тогда не станет абдулов гафарзаде, джигит?

– Нет, устад, нет... Нация пробудится... Тогда будут жить только люди, любящие свою нацию... Тот день придет, устад, придет. Обязательно придет... И, произнося эти слова, молодой прозаик Салим Бедбин расчувствовался (когда речь заходила о нации, он всегда расчувствывался).
– Бедная нация... Несчастная нация...

... Свет фар приближался, и Гиджбасар стал волноваться сильнее, и когда свет упал на него, он очень испугался и побежал. Сидевшие в машине не поняли, что это за зверь.

– Волк.

– Нет, шакал, шакал...

– Мясо несет...

– Это собака...

– Да, да, собака...

Арастун Боздаглы протянул вперед руку:

– Этот пес так же жаден, как Муршуд Гюльджахани...

Салим Бедбин с отвращением, сменившим недавнюю злость, сказал:

– Люди мяса для еды не находят, а у этого в пасти смотри сколько...

– Это мясо трудящихся...

– Люди мясо по талонам получают...

– Это мясо рабочего, мясо колхозника...

Салим Бедбин, увеличив скорость машины, погнал пса по асфальту, и пес, бросаясь то вправо, то влево, пытался спастись, найти укрытие среди железных сетчатых оград и каменных заборов, но попытки были тщетны - железные сетки, каменные заборы не кончались.

– Гони его!...

– Гони!...

– Гони!...

Машина металась по асфальту, и Арастун Боздаглы, чтобы не удариться головой о стекло, упершись в подоконник могучими руками, сказал:

– Ты не Бедбин13, а Боран14, храбрец. Салим Боран.

А сидевшие сзади, будто очнувшись от неги прекрасного застолья и благодаря случаю избавившись от проблем литературы, нравственности и нации, с откровенным охотничьим азартом следили за бежавшим впереди псом, спасающим собственную жизнь и мясо в пасти, кидающимся то вправо, то влево. Они кричали:

– Гони его!...

– Гони!...

– Гони!...

Молодой прозаик Салим Бедбин, вцепившись обеими руками в руль, будто мстил этой гонкой директору издательства Исламзаде, безыдейному Муршуду Гюльджахани и знаменитому паразиту Мухтару Худавенде, мстил всем тем, кто, именуя себя молодыми писателями, завидуют, слушают сплетни и распускают слухи. Быстро вращая руль влево-вправо, он жал на газ, преследуя пса.

Гиджбасар был в ужасе от гнавшейся за ним машины, но не только ужас погони заставлял его, израненного, больного, обессиленного, мчаться как сумасшедшему, может быть, еще больше он боялся выронить мясо из пасти. Челюсти у Гиджбасара были так сжаты, он тратил столько сил на это, что казалось, будто маленькая баранья ляжка стала частью его самого...

– Гони!...

– Гони!...

– Гони!...

Гиджбасара будто поместили в нескончаемо длинную клетку из железа и камня - клетка тянулась, тянулась, тянулась, пес больше не мог дышать, сердце чуть не выпрыгивало из пасти вместе с бараньей ляжкой.

Когда Гиджбасар на бегу снова метнулся вправо от дороги, молодой прозаик Салим Бедбин (Боран) обогнал его, и собака оказалась между двумя машинами; идущие сзади "Жигули" направили фары на Гиджбасара, и сидевшие в той машине коллеги по перу тоже с азартом закричали: