Смородинка (сборник)

— А потом обвиняла старушку во всех страданиях своей жизни. — Помнишь, как ты кричала, что если бы не она, ты бы никогда не вышла замуж за этого идиота — твоего мужа, не выслушивала бы придирок от капризной свекрови? Ты потом долго рыдала, а мама втягивала голову в плечи и во всем винила себя.

Потом ты заявила, что будешь жить ради детей и посвящаешь себя всю им. И что получилось? Ты как наседка закутывала детей, так, что они не могли вздохнуть, а потом таскала их по врачам и недоумевала, что они болеют по девять месяцев в году. Помнишь, как ты заставляла дочку надевать под школьное платье брюки и до десятого класса провожала ее в школу, а все над ней смеялись?

— Дураки смеются, — чуть не огрызнулась Адель, но сдержалась.

— С сыном ты спала вместе в одной кровати до двенадцати лет. И продолжала бы спать, если бы не заболела желтухой, и тебе не пришлось бы перейти в отдельную комнату. Все, глядя на тебя, умилялись и говорили, что ты великая, замечательная мать, и это переполняло тебя гордостью. Ты по-прежнему считаешь, что делала это для детей, а не для себя?

— Получается, что на них надо было наплевать, как другие некоторые мамаши делают? — осмелела женщина.

— Одни, другие… «Я не такая, как некоторые»… И тут гордыня. Ты даже с работы ушла, чтобы быть рядом с детьми. Всегда рядом. Свысока говорила про тех, кто тратит свое время на книги, кино и театры, считала их эгоистами. Обсуждала, кто и как готовит дома еду, кто, по-твоему мнению, хорошая хозяйка, а кто нет. Помнишь мать подруги своей дочери? Сколько ее костей ты перемыла с соседками, за то, что она не готовит дома фундаментальные блюда, а довольствуется простой пищей и любит путешествовать и слушать музыку.

И вот твой сын женился. На девушке другой нации. Чего ты только не делала, чтобы не допустить этого брака, а потом от всей души желала и надеялась, чтобы он распался. И, когда сын твой, утомленный всеми распрями и нервотрепками, попросил тебя не беспокоить его и семью, что ты сделала? Кричала, проклинала невестку, вопила, что она у тебя сына отняла, что заколдовала его, что хочет твоей смерти. И даже в глубине души желала, чтобы у невестки случился выкидыш, а потом, когда родилась внучка, вначале не захотела ее видеть, а потом говорила, чтобы ребенка дали тебе, ты воспитаешь его, лишь бы твой сын развелся.

Адель молчала потрясенная. Бог продолжал, не сводя глаз с поляны. Адель был виден только его профиль, и лоб с залысинами.

— Твоей дочери уже тридцать шесть лет. Она до сих пор не может ступить шагу, не посоветовавшись с тобой. Ты мечтаешь, чтобы она вышла замуж, но втайне жутко боишься этого. Не бойся, чтобы выйти замуж, надо сначала хотя бы понравиться, но бедная девочка даже не чувствует, как это можно сделать.

— Ее очень ценят и уважают на работе, знакомые и подруги, — вступилась за дочь Адель.

— Да, ее ценят, но больше не приглашают на вечеринки и праздники, потому что с ней невозможно рассмеяться и расслабиться. Ее любят подруги, это — правда, но потому что она не составляет им конкуренции. Она для них безопасна.

Адель собралась с силами:

— Мне вниз? — еле слышно спросила она.

— Не знаю, — был ответ.

— Я думала, вы знаете все, потому что…

— Потому что я — Бог? Именно поэтому я не могу судить. Я ведь знаю о тебе все, все. Знаю, как в детстве ты притащила домой больного котенка, которого обижали во дворе дети, и решила оставить его у себя. Твоя мама воспротивилась этому, и ты целый час проплакала в подъезде, а потом постелила на площадке подстилку и кормила котенка молоком из соски.

— Он куда-то делся, — вспомнила Адель.

— Он ушел умирать. Не захотел расстраивать тебя своей смертью. А помнишь, как в школе ты почти за всех писала сочинения?

— Нет, — искренне ответила женщина.

— А, когда ты не поступила с первого раза в институт, потому что помогала беременной абитуриентке и тебя выгнали с экзамена, помнишь?

Адель смутно припомнила беременную, с огромным животом и глазами навыкате абитуриентку. Глаза у нее были водянистые, и такие умоляющие, что Адель стала подсказывать ей все, что знала.

— А помнишь, как ты купила какой-то старушке килограмм мяса? У нее не хватало денег, и мясник ворчал, что таким как она мяса вообще не полагается.

Адель поднапряглась, но не смогла вспомнить никакой старушки.

Бог продолжал невозмутимо:

— А еще ты не сдала подругу, когда той грозило отчисление из института за аморальное поведение. Помнишь собрание?..

Адель, конечно, помнила то злополучное собрание, когда красавицу Марьям собирались отчислить, за то, что она встречалась с женатым. Особенно усердствовали в обвинениях комсорг, профорг и секретарь парторганизации. Они требовали, чтобы Адель подтвердила факт преступной связи, но Адель говорила, что ничего не знает и не может утверждать достоверно. На самом деле, Адель все знала, но ничего не сказала.

— Я бы никогда ее не выдала, — приободрилась Адель.

— Этого ты знать не можешь, — мягко поправил Бог. — Тебе ничем не угрожали и особо не брали за горло. Но, тем не менее, факт есть факт, ты, действительно, ее не выдала. Знаешь, где она сейчас? В Бельгии, замужем за бельгийцем. У них собственный ресторан. Дела идут ни шатко, ни валко, но вполне сносно. У них двое детей и шестеро внуков. В прошлом году муж умер. Она очень располнела, и когда смеется, глаза превращаются в щелочки. Она любит кофе с лимоном и шоколад.

Адель вспомнила пышногрудую, с осиной талией Марьям и вздохнула.

— Ты была отменной хозяйкой, очень гостеприимной, щедрой на руку, — продолжал Бог. — Ты расцветала, если кто-то хвалил твою стряпню или спрашивал рецепт.

Адель вспомнила, что муж никогда не хвалил ее за еду и насупилась.

— Но он никогда не ел без тебя, — ответил Бог. — Ты ведь об этом сейчас подумала? — Помнишь, если он шел к кому-то в гости, то приходил практически голодным и набрасывался на то, что приготовила ты?

Адель вспомнила, что ее угрюмый муж действительно предпочитал есть дома, и только то, что приготовила она. Даже у свекрови ел очень мало. Адель недоумевала, как можно приходить из гостей или со свадеб голодным и роптала, что постоянно приходится стоять у плиты без слова благодарности. А, оказывается, вот оно что…

— Значит, я хорошая? — робко спросила она.

— Обыкновенная. Какая есть.

— Вы, Вы… позволите? Если вы говорите, что не можете судить, то тогда…

— Кто судит? Жизнь. Больше никто. Я только могу наложить последний рескрипт, вроде как поставить печать.