Смута новейшего времени, или Удивительные похождения Вани Чмотанова
Шрифт:
В дверях банкетного зала показался ловкий молодой официант. Академик Збарский оживился.
— Дорогие товарищи! Позвольте мне предложить самый главный тост — за того, чье имя живет в веках!
Хлопнули пробки. Изящно лавируя, официант подошел к стайке кандидатов. Они чувствовали себя несколько стесненно в роскошной обстановке дворца.
— Прошу вас!
Все разобрали бокалы. Чмотанов мрачно курил.
— А что же… Вы?
— Я только крепкое пью, — сказал Ваня. — Этого не принимаю.
«Вот черт! Нужен ты нам, собака!» — выругался в душе агент, но улыбнулся:
— Вы нас не уважаете? Нехорошо! Не обижайте нас, попробуйте! Из лучших погребов дружественной нам Франции. И потом… особый тост. За Ленина!
Чмотанов смял
Глубокой ночью разбрелись спать тут же, во дворце.
Врачи, почти не пившие, собрались в смотровой комнате.
— Я думаю, Абдомомунов уже готов. Подождем для верности еще полчасика, — заметил д-р Лунц, сравнивая пилочкой заусенец на очень красивом ногте.
В пять утра шестеро взрослых мужчин в белых халатах шли гуськом по слабо освещенному коридору.
— Он здесь, — томно сказал Збарский и нажал на дверь. Она не поддалась. Д-р Лунц вынул отмычки и моментально открыл замок.
В комнате храпели. С неприятным чувством врачи включили свет в прихожей. На диване, разметавшись, спала уборщица этажа Капа.
— Что за черт! — шепотом сказал Сухин.
— Тихо! — сжал ему руку Лунц.
Рядом с Капой под одеялом виднелись очертания еще одного человека.
— Бедный. Он словно чувствовал и торопился вкусить последние радости, — прошептал с умилением Збарский.
— А каково ей, этой женщине. Вдруг проснуться рядом с трупом, — сказал Сухин.
— Смерть в твоей постели, это ужасно, — подтвердил д-р Лунц.
Врачи приблизились и осторожно приподняли одеяло. Лицом в подушку, нелепо расставив ноги, лежал Токтоболот Абдомомунов, № 317.
— Взяли! — скомандовал Збарский.
Жаркими руками взялись эксперты за труп и понесли. В полутьме неловко ткнули его головой в шкаф.
В тот же миг труп ожил в их руках и вырвался. Благим матом заорали врачи в белых халатах, никогда прежде не терявшие присутствия духа. Эксперты, споткнувшись, попадали сверху на Токтоболота и образовали бушующую кучу мала.
— Это провокация! — слышались задушенные голоса.
Первым вылез совершенно голый Абдомомунов. В ужасе таращил он глаза на беспорядочную свалку. Охая, хватаясь за бока, от месива светил отделился акад. Збарский. Голая Капа, уборщица, в панике нырнула под кровать. Там же укрылся, хватаясь за сердце, № 317.
— Это что же, уважаемый коллега Лунц, вы ему aspirini всыпали? — ехидно спросил Сухин у Лунца, когда, оправившись, доктора стояли на ногах.
Лунц обескураженно молчал.
— Отвечайте, Лунц! — со злобой сказал Збарский. — Диверсия, значит? Под суд захотели? Мы вас в ваш институтик и запрем! [52]
— Что вы… ради Бога! — Лицо Лунца позеленело. — Я прописал настоящий sublimate… обязуюсь… выполнить и перевыполнить…
Лунц в белом халате упал на колени и умоляюще протягивал руки к коллегам. Но что могло спасти Лунца?
52
Издевательский намёк на место службы Даниила Лунца — психиатрический Институт имени Сербского. Смысл намёка состоит в том, что и сам «признанный специалист» по душевному здоровью, с лёгкостью научившийся превращать заведомо психически здоровых людей в «вялотекущих шизофреников», не должен обольщаться относительно собственного здравомыслия, поскольку в Советском Союзе только только высшие коммунистические правители имеют право решать, кто из их подданных, и в какой степени, нормален, а кто — нет.
Это вздорное заблуждение, как считают многие из современных непредвзятых историков, сыграло одну и з важнейших, а быть может, и роковую роль в судьбе мирового коммунистического лагеря, отдельными «бараками» которого на протяжении второй половины ХХ века управляли более чем странные персонажи. Ибо правитель, априори присваивающий себе подобные полномочия, становится обречён на то, что рано или поздно те, кого в психическом нездоровье
подозревает он, предъявят подобное обвинение ему самому. Что и произошло, например, в 1989 году в Румынии и — вполне возможно — произойдёт в самом недалёком будущем где-нибудь ещё.О, улыбка судьбы! Как часто, отняв у человека последнюю надежду, ты даруешь ему спасение!
Страшный глухой крик донесся из-за стены. Медленный, но сильный яд одолел, наконец, железный организм Вани Чмотанова.
Лунц был спасен.
22 апреля ровно в 11 утра открылся для доступа мавзолей. Тысячные толпы непосвященных и тех, до кого дошел невероятный слух, в сапогах, ботинках, калошах и без калош, повалили на Красную площадь.
На подушках лежал Он. Наличествовали все части тела.
Люди, подгоняемые повеселевшей охраной, шли и старались задержаться на секунду дольше, чтобы навсегда сохранить в памяти дорогие черты самого человечного, самого простого и гениального человека — Ивана Гавриловича Чмотанова.
Вечером того же дня грянул салют. Заплясала Москва. Запели и заплясали все города мира. Ликовал весь земной шар.
Мало того. По б. Тверской катили бочки с бесплатным пивом. На площадях громоздились лотки с бесплатными бутер-бродами.
Стоп. Здесь начинаются недопустимые для исторического свидетельства домыслы, а ведь честное, незапятнанное имя для меня дороже всего.
Москва
Апрель 1970
Постскриптум
Наверное, поклонникам моего творчества, знающим, что я давно уже приравнял перо к винтовке, это произведение показалось необычным и из ряда вон выходящим. Что за фантазия? — спросит читатель. — Вместо прежней ясности всех установок — полная запутанность и даже непонятные намерения.
А случилось со мной вот что.
В ночь на 1 февраля этого года я проснулся и не мог долго заснуть. Болело сердце. И раньше непонятное чувство мешало мне писать. Теперь оно мешало даже спать. Я зажег лампу и принял сердечные капли.
Утром проснулся, позвонил в редакцию, в издательства и сел работать. Только я приступил к писанию очередного романа, как страшно заболело сердце и случился инфаркт.
После больницы я пишу по-другому.
Сплю хорошо, сердце не болит, настроение прекрасное. Такова врачующая сила литературы.
Прошу считать меня автором только этой вещи, пока единственной. Прошу забыть, что ранее мною написаны многочисленные и даже популярные романы.
Такова моя авторская воля.
Всеволод Кочетов [53]
Приложение
53
Ныне его имя забыто, а в 70-е годы борзописец момента, партийный романист Кочетов был у москвичей на устах. Нам показалось смешным зацепить и его, приписав ему «Смуту». — Н.Б.