Снайпер должен стрелять

Думаю, здесь все будет зависеть от того, как далеко Митаси продвинулся в своих научных разработках. Согласись, что как биоробот Пауль Кирхгоф, вместе с «тройным трамплином», все же изобретение весьма примитивное.

— Согласен, но при условии, если всю ситуацию с ним мы будем рассматривать не как криминальную, а в более широком плане. Но представь себе, что это всего лишь частный эксперимент, что Кирхгоф и был задуман таким, каким нам его продемонстрировали. И должен тебе сказать, что, несмотря на примитивность Кирхгофа, я вовсе не уверен, что преступление было бы раскрыто, не окажись в «Сноуболле» Городецкого.

— Может быть, свою роль ты чуть принижаешь, отец?

— Нисколько. Идею тройного трамплина никто, кроме него, не разгадал бы.

— Но ведь он это сделал так быстро…

— Другие не сделали бы этого никогда.

— Значит, будем считать, что Кадзимо Митаси просто не повезло?

— Думаю, что так. Не случайно же вся эта банда пыталась уничтожить Андрея с таким упорством. Что бы это дало? Ничего. Но провал в главном сразу повлек за собой череду других преступлений. Вспомни бойню, что была устроена в «Сноуболле». Кид, его жена и другие… При всем старании заинтересованные лица едва ли теперь сумеют замять дело.

— Скажи, пожалуйста, ты уже как будто предполагаешь, что дело Жана Бертье как-то связано с делом Кирхгофа?

— Пока не знаю. Серьезных оснований, кажется, для этого нет. Но чем больше я думаю об этих симпатичных крепких ребятах, тем меньше они мне напоминают сумасшедших, маньяков или кого-то в этом роде.

— Хорошо, но смотри: Митаси — за океаном. Так при чем же здесь бэдфулский наш Бертье? Электроды у него в голове, как я понимаю, не обнаружены?

— Не обнаружены. Более того, нет сомнений, что он действительно покончил жизнь самоубийством… Тем не менее давай-ка сейчас вернемся на несколько дней назад и вспомним первый наш «общий сбор», то есть день, когда Доулинг вручил мне копию отчета по «Делу Бэдфула».

— У меня есть стенограмма, — сказала Мари. — Если хочешь…

— Нет, не надо, — сказал Монд, видя, что Мари уже привстала из-за стола. — Городецкий по какой-то своей давней, должно быть российской еще, привычке записал в тот день всю беседу нашу на пленку, сделал нужный монтаж и, так сказать, «квинтэссенцию» обсуждения положил мне на стол. Я хочу тебе дать послушать всего лишь один небольшой фрагмент. Вот отсюда, я приготовил.

Монд слегка повернулся в кресле и нажал кнопку портативного магнитофона, стоящего на отдельном столике. В библиотеку сразу вошли знакомые голоса, порождая полный эффект присутствия.

ГОЛОС ВАЦЛАВА: …Тут приходит письмо: «Господин Бертье…» и так далее… Здесь, пожалуй, и вправду сбесишься. Говорят, есть мужья, что в подобных случаях сдвигают рогами горы! Ну а наш, значит, взял винтовку, прямиком — на чердак, да и положил обоих!

ГОЛОС АНДРЕЯ: А при этом еще сгоряча и собачку Марфи!

ГОЛОС ВАЦЛАВА: Да, все правильно — и собачку… А чему ты удивляешься? Ревность — страшная штука. Будь погода получше, пролетай над ним, скажем, какой-нибудь вертолет в то время, он бы в сердцах, глядишь, еще и пилота хлопнул!

ГОЛОС МОНДА: Не хотите ли вы этим, Вацлав, сказать, что в то утро Бертье заранее был как бы запрограммирован на поражение всякой подвижной цели, попадающей в его поле зрения?

ГОЛОС ВАЦЛАВА: Именно это я и хочу сказать, мистер Монд. А вот как и чем именно был он запрограммирован, это нам и предстоит выяснить…

ГОЛОС МОНДА: Хорошо, что вы сами к этому подошли, друзья…

Монд опять повернулся в кресле, нажал кнопку, и магнитофон умолк.

— Ну, что скажешь? — спросил он затем у дочери, видя, с какой серьезностью Мари отнеслась к прослушиванию.

— Удивительно, — сказала Мари, — насколько все же пленка эффективней, чем стенограмма. Почему-то именно сейчас я представила себе на минуту, что Бертье — действительно биоробот. Если кто-то и впрямь запрограммировал все его поступки заранее, то почему бы и самоубийство не заложить в программу его действий в качестве последней акции?

— Вот именно! — с жаром воскликнул Монд. — Ведь в таком случае многие — нелогичные с виду — шаги Бертье могут найти свое объяснение.

Мари только вздохнула.

— Но ведь все-таки, все-таки, — сказала она. — Не находишь ли ты, отец, что пока для всех нас это все же только гипотеза, пусть даже и достаточно смелая?

— Нахожу, — сказал Монд. — И при этом еще учитываю тот прискорбный факт, что с принятием этой гипотезы отсутствие всякого мотива убийства еще более осложняет дело. Но уж тут я останусь верен себе: ведь любая гипотеза — это все же научное предположение. Так что не будем ни отчаиваться, ни забегать вперед.

— Что же ты предлагаешь?

— Я показывал твой реферат Андрею. У него родилась совершенно шальная мысль: подобрать к реферату — только не удивляйся, — некоторое количество иллюстраций.

— Иллюстраций? — невольно переспросила Мари.

— Да, и весьма конкретных… Так что сорок минут назад, — глянул Монд на часы, — в Штаты вылетел со специальным заданием лейтенант Комингз, человек, состоящий при Доулинге для таких вот разовых ответственных поручений. Сэм клянется, что этот Комингз из таких парней, что способны, когда надо, выудить хоть луну, отраженную в глубине колодца. Так что ждем… А тебя, Мари, я прошу еще какое-то время поработать с компьютером. Тема та же — модификация поведения.

— Но объект теперь, — начала Мари, — не абстрактная личность, а Жан Бертье. Я тебя правильно поняла, отец?

— Ты меня правильно поняла, Мари.

Глава десятая Прозрения Арбо

Пригородные коттеджи, отступавшие на восток от владений Бэдфулов, на первый взгляд казались похожими друг на друга — двухэтажные, расположенные в глубине участков, закрытые деревьями, типичные для людей среднего, но устойчивого достатка. Но это было поверхностное впечатление. На самом деле каждый из них имел свои особенности, иногда более, иногда менее примечательные, то есть как бы свое лицо.

Особенностью коттеджа, в котором жил Фредерик Арбо, в отличие, скажем, от коттеджа доктора Хестера, являлась довольно крутая лестница, пристроенная к боковой стене дома и позволяющая, не беспокоя домашних, подняться на второй этаж. Лестница эта появилась сравнительно недавно, когда поэт достиг возраста, требующего определенной независимости. «Госпожа Свобода, приумножь богатство души и тела и замаскируй их бедность!» — бормотал он порой, забираясь поздней ночью к себе наверх после случайной какой-нибудь дружеской вечеринки, весьма, как правило, безобидной.

Относительно свободен Арбо был и материально, благодаря наследству, полученному по завещанию после смерти бездетной тетушки, которая не чаяла в нем души. Маленького Арбо она под любым предлогом старалась залучить к себе, пестовала, баловала, но, кроме прочего, терпеливо прививала ему любовь к литературе, особенно к мировой поэзии. Отец и мать Фредерика старания тетушки считали простым чудачеством, однако благодаря ей будущий поэт отправился учиться в Сорбонну, что и определило окончательно его судьбу. Вернувшись, он вступил во владение оставленным ему наследством и целиком отдался поэзии.