Снег на Рождество

— Доктор, я принял яд.

— Боже мой! — в испуге прошептал я. И тут же, быстро разорвав рукав, всадил ему в вену тридцать кубиков глюкозы. Растолок активированный уголь и, смешав его с водой, приказал Ваське выпить. Он выпил.

И опять Васька, как увидел, что деньги его никто не берет, затрясся весь, на лбу выступил пот.

И тогда, уже не сдерживая себя, я стал просить:

— Ну берите же, берите же деньги! Хоть на крохотное время, пока он тут, с вами, возьмите. Если вы соберете их, может быть, ему и полегчает. Он успокоится. И это спасет его.

Но вместо того чтобы меня поддержать, кто-то громко из толпы вдруг крикнул:

— Если у тебя, доктор, есть бабки, кидай, соберем, а эти даже под пистолетом не соберем!

И толпа, точно грозовая туча, нахлобучив платки и шапки, посмотрела на меня зло и ненавистно. И лишь всего один человек из толпы, толстоватый, коротконогий старичок, давным-давно вышедший на пенсию, крикнул пылко, крикнул так, чтобы услышал Васька:

— А вы знаете, братцы! Деньги не нами придуманы. Пока будут деньги, до тех пор будет и зло, — и стал собирать купюры.

Но Ваське, наверное, уже было все равно.

— Слышишь, доктор, слышишь, — заговорил он вдруг с отчаянием. — Если хочешь узнать перед смертью, как к тебе всю жизнь относились люди, брось им вот так, как я, напоследок деньги, — и, еще не договорив что-то, он заплакал, а потом завыл: — У-у-у…

Метель усилила его вой. Толпа дрогнула. Видно, люди испугались его плача. Стало как-то неловко: ведь никто не думал, что все так обернется. Им вдруг захотелось помочь Ваське. Его начали успокаивать.

— Вась, да с кем этого не бывает, — самая первая взвизгнула вдова. — Со всяким бывает. — Ей поддакнула и толпа. И, переборов смущение, стыд и скорбь, люди начали собирать деньги.

— Васька, Васька! — вполголоса воскликнул грузчик. — Радуйся, твои деньги народ собирает.

— Ура-а-а!.. — закричал Гришка. — Ура-а-а… Наш народ прощать умеет.

Однако времени для рассуждений не было. Пульс у Васьки вдруг стал нитевидным.

— Много яду выпил? — спросил я Ваську.

— Не знаю…

Я тут же позвал Гришку.

— Куда поедем? — спросил меня Гришка.

— В стационар, — приказал я.

— Но, но! — закричал на лошадей Гришка и взмахнул обломком кнута. Но я попросил его подождать. Толпа, вся какая-то притихшая, с серьезным выражением на лицах, сняв платки и шапки, обступила наши сани. У каждого в руках были Васькины деньги. Обитые железом борта саней от людского дыхания покрылись испариной.

— Жив?.. — спросил тыл толпы.

— Еще жив… жив… — загудели стоящие впереди.

А когда мы тронулись, народ вдруг побежал следом. Он кричал одни и те же слова:

— Еще жив… еще жив… еще жив…

А вдовушка, прыгнув на борт саней, ухватив Ваську за плечи, стала шептать:

— Только прости меня, родненький, что я вначале с тобой так. Прости… Слышишь?.. Прости…

— Ну чего, ну чего к парню пристала? — столкнул ее с саней грузчик. А она, встав, прокричала нам вслед:

— Живой человек, не то что мертвый, поняли вы… нет, вы не поняли… Ах, — и, скинув с головы платок, она, подняв к небу глаза, раза три перекрестилась.

Гришка, глянув на нее, сказал:

— Ой, не вышло бы греха какого.

И только он это сказал, я сразу же кинулся к Ваське. Тут бубенчики однообразно зашумели. А потом снег засыпал нам лица. Грузчик, первым протерев глаза, крикнул мне:

— Доктор, наверное, все!

— Как? — прошептал я и понял, что зря спрашивал. У Васьки не было ни пульса, ни давления. А его широко раскрытые зрачки не реагировали на свет.

— Что же нам теперь делать? — спросил меня, чуть не плача, Гришка.

— А ничего, — ответил за меня грузчик и добавил: — Не он первый, не он последний. Вот и мы, сейчас живем, а завтра может от нас остаться одна небыль.

— Доктор, а если бы не яд, он бы пожил? — вновь спросил меня Гришка.

— Мне кажется, не от яда он умер, — опять опередив меня, деловито произнес вдруг грузчик и, накрыв Васькино лицо красным платком, всхлипнул.

Лошади, спустившись с горки, подвезли нас к больнице. Обогнув ее, наши сани остановились у морга. Гришка, вздохнув, сказал нам:

— Ребята, вы тут оставайтесь, а я пойду сообщать в дивизион, заодно и Нинке дам телеграмму. — Прикурив папироску и затянувшись дымком, Гришка сосредоточенно посмотрел на нас.

Затем, вздрогнув от налетевшего метельного порыва, сердито ударив сапогом снег, добавил:

— Надо же, был человек и нет его… — и медленно пошел к поселку.

Метель мела, теряя и стыд и срам. Она то грубо, а то и властно срывала платок. А то вдруг, притворившись добренькой, кружилась, намекая, что ей хочется поплясать.

Лицо грузчика раскраснелось, облокотившись на облучок, он сидел в санях, странно фыркая и закатывая глаза. Накрытый красным платком, Васька становился от падающего снега все белее и белее. Его огромные коряжистые руки с потрескавшимися ногтями, в каком-то довольстве разжатые и присыпанные снегом, походили на руки огромной белой статуи.

Вскоре Гришка скрылся из виду…

Сняв платок и подойдя к крайней лошади, я головой уперся в ее потный бок.

Я не находил себе места. «Почему вдруг Васька решил умереть? — думал я. — И почему толпа осуждала его за деньги? Один он, что ли, деньги берет? И почему все говорят о Ваське, а мне, врачу, не сумевшему его спасти, никто не предъявляет претензий. По идее, я, как врач, должен был выйти в этой ситуации победителем. Но не все так просто. Оказывается, человек умирает не только от болезней. Короче, есть целая бездна еще не изученных медициной причин смерти. Васька давно был болен, болен любовью к деньгам, а я не понял этого. И ничем не помог. Ведь буквально сегодня, несколько часов назад, находясь с ним в балочке, я мог бы, пусть не как врач, но как человек, предотвратить его такую нелепую смерть. Но я не сделал этого. Я ничтожно спокойно смотрел на приближение к нему смерти».

Лошадь фыркнула. Не прошло и минуты, как точно так же, по-лошадиному, фыркнул и грузчик. Я подошел к саням. Грузчик посмотрел на меня своими печальными глазами и спросил:

— Доктор, скажи, а вот для чего человек живет? — и посмотрел на меня с какой-то ядовитой усмешкой. Веселый и простой человек до этого, он вдруг задерзил. Он заторопил меня. Он еще раза два повторил шепотом этот же вопрос.

Я задумался. Притаив дыхание, он ожидал моего ответа.

— Понимаете… — начал я, уважительно назвав его на «вы». — Настоящие люди никогда не спрашивают для чего жить…