Снег на Рождество

— Смотрите, как красива эта розовая дымка, — сказал Иван и добавил: — Ребята, а помните, как горели на Курской дуге фашистские танки?

— Ребята, а помните, когда вы пришли ко мне в медсанбат и заместо водки принесли мне точно такой же букет роз? — воскликнул Антип.

— Все помним, — произнес Пантелеймон и стал собирать в букеты розы.

— Ребята, а это вам, — раздобрилась на прощание баба Клара, сунув в руки мужичков по четвертаку.

— Ой, да нам, баба Клара, ничего не надо, — сказали ей совхозные мужички и положили на стол деньги.

— Ну а что бы мне вам такое дать, чтобы и вы меня запомнили? — заметалась бабка и вдруг, остановив их, спросила: — Простите, а вы крещеные?

Мужички с улыбкой посмотрели на бабку и ответили:

— А как же, вначале на Курской, потом на Одере, но хлеще всего под Новороссийском.

Бабка вновь с удивлением осмотрела их. Ее рука коснулась шрама на Устиновой щеке. В задумчивости вздохнув, она прошептала:

— Я поняла…

И, упав на колени, прижала к груди руки:

— Сынки, спасибо вам. За все на свете, родненькие мои, спасибо. И за погребок, и за то, что обо мне вспомнили, — Ее голос дрогнул, и она как на исповеди произнесла: — Признаю свой грех. И каюсь, что не так жила…

Первый раз в жизни каялась баба Клара перед жителями Касьяновки. Впервые и они видели ее такой. И впервые поняли, что она уж и не так плоха, и хоть душа у нее маленькая, но она есть.

Совхозные мужички посматривали на алые розы, которые приколола к их груди баба Клара, и, улыбаясь, шептали:

— А все же баба Клара хорошая.

Именно после того памятного посещения ее совхозными мужичками изменилась баба Клара. Большую часть снежного кваса она вдруг в один из дней, к удивлению грузчика, ни с того ни с сего за «спасибо» отдала на поссоветовские нужды.

Отец Николай вместе с верующими выходит во двор храма. Ребятишки, строящие из снега вертеп, затихают.

— Батюшка, не видать еще звезды? — спрашивает отца Николая старушка. Глаза у отца Николая сужаются. Он внимательно смотрит в небо. Виден ковш Большой Медведицы. Мигая разноцветными огнями, очень низко над землей летит большой самолет.

— Покудова нету, — отвечает отец Николай и, перекрестившись, добавляет: — Благовестница Рождества Христова, явись поскорее и распространи на землю свои сокровища добра.

— Рождество Христово! Праздник важнейший из всех! — громким басом пропел молодой дьякон. И певчие тут же подхватили: «Тайно родился еси в вертепе, но небо Тя проповеда, якоже уста, звезду предлагая Спасе, и волхвы Ти приведе верою поклоняющиеся Тебе: с ними же помилуй нас!»

— Батюшка сказал, что скоро появится звезда! — закричали радостно мальчишки и, подпрыгивая, забегали вокруг маленькой елки.

Под горкой чернеет густой лес. И слышно, как шумят проходящие электрички, от дуг которых разлетаются по снегу огненные искры.

Обогнув поссовет, Гришка резко повернул направо, потом мы проехали вдоль одного забора, потом вдоль второго, и у наклонившихся зеленоватых, полузанесенных ворот вдруг наша тройка остановилась.

— Кажись, приехали, — сказал Гришка и, сунув кнут за голенище, выпрыгнул из саней.

Я посмотрел во двор, куда зашагал Гришка, и замер. Посередине двора на двух, а может быть, даже и на трех полушубках лежал Васька-чирик, а примерно в метре от него стояла толпа, насупленная и молчаливая.

Никита выхватил из моих рук чемоданчик и побежал к больному. Толпа, увидев меня, тихо поздоровалась, а потом опять насупленно стала смотреть на Ваську-чирика. Среди всех лиц я заметил лишь одно, сочувствующее происходящему, на остальных же сочувствия не было.

На несколько секунд я смутился толпы. Ну а потом забыл про нее, сработал врачебный инстинкт: перед глазами умирающий человек, и я, как врач, должен заниматься только им и никем другим.

Обогнав грузчика и Гришку, я первым подбежал к Ваське. Парок шел из его рта. Он дышал. Он был еще жив. Он осознанно смотрел в небо. Он реагировал и на свет, и на звуки.

— Вась, что с тобой? — И, нагнувшись к нему, я начал считать его пульс.

А он, чуть дотронувшись до моего лица рукой, с такой наивностью спросил меня:

— Доктор, это ты?..

— Я…

Какое-то равнодушие и пренебрежение ко всему прочитал я в его лице. Если бы Ероха увидел это лицо, он сказал бы: «Вот те раз. Парень жил-был и пропал».

Подошел Гришка, сощурив глаз, он пощупал Васькин лоб и, удостоверившись, что температура у него нормальная, сказал:

— Ты, браток, у меня не дури, тебе, браток, надо вставать…

Но Васька не обратил внимания на его слова.

— Послушайте, — прошептал он вдруг, чуть не плача.

Мы так и вперились в него глазами.

— Ну, слушаем, — сказал грузчик.

Васька, словно и не было нас рядом, отрешенно посмотрел в небо. Вздохнул. И потом, прикрыв глаза, попросил:

— Ребята, если вы меня хоть чуть-чуть любите и если вы меня хоть чуть-чуть уважаете, то прошу вас распороть мой полушубок.

Грузчик засмеялся:

— Ну это, Вась, запросто… — и, сграбастав Васькин полушубок, он, чуть наклонившись, натянул внутреннюю его подкладку, а Гришка, недолго думая, в двух местах по шву полоснул ее охотничьим ножом. Полоснул и ахнул. Точно живые карасики из-под швов подкладки вырвались на свободу деньги. Ветер приподнял их и закружил…

— Вась, а Вась, скажи, откудова это? Неужели эти деньги все твои? — спросил Гришка.

Лицо у Васьки потемнело. Он сжал руки в кулаки. А потом ответил:

— Братцы, да разве это теперь имеет значение.

— Товарищи, так это же деньги небось тех водителей, которых он?.. — взвизгнула вдруг старая вдова из толпы. — Вась… ну ты и гад же…

Смотря на кружащиеся на ветру деньги и не зная, что с ними делать, грузчик с Гришкой спросили Ваську:

— Ну а теперь что прикажешь делать?

— Пусть эти деньги народ забирает… — прошептал Васька.

Тут Гришка, став на сани, объявил, мол, так, мол, и так, можете, дорогие товарищи, деньги забирать себе. Потом и грузчик объявил.

Но никто к деньгам не прикасался.

А Васька, увидев, что деньги его никто из толпы не берет, растерялся. Страшно ему стало. И стыдно. Не выдержал он, закричал:

— Да я не вор, братцы, я не вор! Вы же мне давали, вот я и брал, чтобы их в один из деньков потом для вас…

Васька посмотрел на меня, потом крепко сжал мою руку: