Снега метельные

Она приведет больного, водворит его, так сказать, на место, и Грачев спокойно — спокойненько!— скажет, что во избежание осложнений сейчас ему необходим макси­мальный покой, постельный строгий режим. А блага жиз­ни он может наверстать потом. И отсутствие руки в дан­ном случае не помешает.

«Все-таки ты сволочь, Грачев»,— сказал он себе.

В ординаторской он снял пальто, повесил его на ве­шалку, взял халат и решительными рывками натянул его.

Тишина в больнице, покой...

Он вошел в темную палату, оставив дверь приоткры­той, чтобы проходил сюда свет из коридора. Хлынов спал, дышал тяжело, хрипло, как сильно уставший за день человек. Толсто забинтованная культя покоилась на белой широкой лангете.

Грачев тихо вышел, тихо прикрыл за собой дверь. Постоял в коридоре, прислушался неизвестно к чему, может быть, к самому себе. В дальнем углу едва заметно голубела дверь изолятора...

В процедурной, склонившись на столик, дремала Же­ня, похожая на белую птицу, спрятавшую голову под крыло. На звук двери она подняла сонное личико, с уси­лием открыла глаза.

— Ах, это вы! А я тут сплю...

Нечего ей пугаться и оправдываться не надо, измота­лась за день, устала.

— Все в порядке, Женя? Как послеоперационный?

— Спит. Пусть поспит, двое суток подряд мучился,— она пожалела Хлынова, как всякого другого больного, не подозревая о состоянии Грачева.— А вы отдыхайте, Лео­нид Петрович. Я на страже.— Женя сонно улыбнулась.— Я всегда чувствую, когда все в порядке, а когда что-ни­будь случится.

«Милое дитя»,— подумал Грачев и попросил:

— Пошлете за мной, Женя, если что... Кровотечение вдруг и так далее.

Она пошлет за ним, все это само собой разумелось, можно было и не говорить, но он сказал эту пустую прось­бу и тем самым отрезал себе путь в больницу, чувствуя в то же время, что не сразу отсюда уйдет, а если и уйдет все-таки, то вернется. В эту же ночь...

И все-таки он погнал себя домой и не оглядывался больше на окно изолятора.

Снова сидел на кухне, курил, не в силах избавиться от тревожного ожидания неизвестно чего.

Если бы он не застал Хлынова в палате, или застал бы его не одного, возможно, стало бы спокойнее.

Тогда бы не пришлось Грачеву отвечать самому себе на вопросы. А их немало. Почему она поселилась в боль­нице, а не ушла к Хлынову сразу? Почему так жестоко отказалась дать кровь сначала? Если, допустим, она зна­ла, что крови других доноров вполне достаточно для опе­рации, то к чему было заводить этот скользкий, мягко говоря, разговор? Возможно, не хотела тревожить хирур­га, зная, что его волнение может отрицательно сказаться на операции.

«Но за кого же она меня принимает, в таком случае? И не слишком ли она самонадеянна, если считает, что у меня от ее того или иного поступка задрожат руки, и я не смогу перевязать сосуд?..»

Угасало пламя в печи, вот оно, собрав последние си­лы, накалилось еще, покраснело и стало долизывать се­реющие шлаковые угли. Слышней стал прерывистый вой в трубе, ощутимее одиночество.

Сашка спит, Женя на дежурстве, в доме пусто...

В сущности, она сегодня отреклась от Хлынова. Во всяком случае, попыталась. Подлая попытка, если по­смотреть со стороны. Но она бросила Грачеву свое отре­чение, как бросают шканцы на пристани — придержи меня, удержи, иначе унесет.

Может быть, еще не все забыто, не все поругано и растоптано и именно сегодня, сейчас наступил, как гово­рят, решающий момент?

Грачев вылил остатки холодного чая в стакан, припод­нял его, пригляделся: в жидком настое мелкой мошкой забегали чаинки, слепо преследуя друг друга, сталкива­ясь и снова расходясь и сталкиваясь, пока по одной мед­ленно не опустились на дно...

Так тоскливо может выть труба только в его доме, больше нигде во вселенной. Он постоял в бездумье, в трансе, прислушиваясь к этому вою, наполняясь им до краев, затем накинул полушубок и вышел на улицу.

Было четыре часа, уже утро нового дня. Темные дома посветлели, поседели от инея и казались вымершими. На столбе возле райкома светилась лампочка. Она раскачи­валась, и метель курилась в ее свете и тоже раскачива­лась белым дымом.

Грачев одиноко постоял, глядя на больничные окна. Ярко светилась только процедурная.

Но светилось еще и окно изолятора. «А она-то почему не спит?»

Спотыкаясь о сугробы, Грачев обошел больницу кругом.

«Зачем брожу, чего жду?..» И продолжал идти в пред­чувствии какой-то решимости. «Не уйду, пока не до­ждусь».

Он брел и брел, увидел цепь размазанных следов пе­ред собой и не сразу сообразил, что это он волочил ва­ленки вокруг больницы. Теперь он пойдет ближе, сделает меньший круг, как бы сжимая ее в кольцо.

Остановился напротив узкого оконца. Он не хотел подсматривать, совсем не думал об этом, просто хотя бы постоять рядом неизвестно сколько, просто так, безмолв­ным истуканом.

Легкий снег бесшумно покрывал валенки все выше и выше. Грачев поднял взгляд на хилый переплет оконца и прямо против себя увидел ее бледное немое лицо в иск­ристом кружеве морозных узоров.

33

После ухода Леонида Петровича Жене уже было не до сна, ее охватила тревога. Хирург всегда захо­дил сюда после операции, но сегодня он был какой-то отрешенный, сам не свой. Похо­же, он на что-то решился.

Женя взяла журнал для заказов в аптеку на завтра и села выписывать рецепты. «Наверное, он решил поговорить с Ириной, но ему трудно, мешает гордость». Женя не могла сосредоточиться, забыла, в какой до­зировке у них аспирин в аптеке, по ноль-три или по ноль-пять.

«Уточню утром у аптекарши и проставлю дозу...»

Леонид Петрович не может заговорить с Ириной, но почему бы Жене самой не заговорить с ней? Ей же не трудно, и гордость ей не мешает. Как только Ирина встанет, Же­ня поговорит с ней начистоту, хватит играть в молчанку, к добру все это не приведет.

«А может быть, она и сейчас не спит?» Захватив на всякий случай рецептурный журнал и ав­торучку, Женя пошла в дальний конец коридора. Дверь изолятора была слегка приоткрыта, светилась щелка. «Для кого?— подумала Женя.— Да ни для кого!— тут же решила она.— Для меня!» Она тихонько постучала, ле­гонько толкнула дверь.

— Извините, Ирина Михайловна, вы не спите?

Ирина гладила на тумбочке платье, ответила холодно:

— Как видишь.

«Где она утюг взяла? С собой принесла?»

— Сколько вам надо физиологического? На завтра?— Женя выставила вперед рецептурный журнал, как сви­детельство ее делового визита.

— Пока хватит. Спасибо за внимание.

— Не стоит, Ирина Михайловна. Просто аптекарша попросила меня сдавать рецепты как можно раньше,— скромно, вежливо проговорила Женя, как будто между ними никакой черной кошки не пробегало.