Снега метельные

Кто-то мягко, легко прошел по коридору, и Сергей притаился. Нет, не сюда, мимо. Наверное, сестра понес­ла уже свои калики-моргалики, скоро зайдет сюда.

Боль в руке становилась сильнее, кость ныла, как больной зуб. Неуемно шевелились несуществующие паль­цы, ощущался голый локоть, хотелось его прикрыть оде­ялом, согреть.

Лучше бы она сейчас зашла, а не днем, когда тут бу­дет полно народу. Да и хирург будет маячить. В такой обстановке никакого разговора у них не получится.

«А может быть, мне самому пойти к ней? Прямо сей­час?»

Нет, пожалуй, не стоит, ей это не понравится. Надо быть выдержанным, он помнит, она упрекала его за грубость. Потом он ей скажет, что хотел пойти, но сдержался, проявил силу воли, это ей должно понравиться.

В полной тишине и покое кто-то вдруг пробежал по коридору гулким бегом, торопливо, будто спасаясь от несчастья. Хлопнула уличная дверь.

Что там еще случилось? Что за ералаш в тихой заво­ди? Сергей прислушался, но стояла тишина, только слабо ворошился за стеной утихающий ветер.

«Кто там бегает? Куда так рано!» А может быть, не надо ему ждать прихода Ирины. Она гордая, у нее самолюбие, да к тому же она помнит, – если Сергей без руки добрался до полевого стана, то до нее-то за несколько метров, да по теплому коридору уж как-нибудь доберется. Чёрт побери, да он явится к ней с того света, лишь бы ждала!

Сергей приподнялся и застонал от боли. Пришлось снова лечь, подождать, пока утихнет боль. Даже во вре­мя операции так не саднило, не ломило в кости. Отле­жавшись, он осторожно здоровой рукой приподнял куль­тю вместе с лангетой, медленно поднялся, и толкнул ногой дверь.

В узком коридоре было чисто и пусто, маленькая лам­почка под потолком догорала, как свеча, желтым убыва­ющим светом. Он пошел в конец коридора. С каждым шагом боль отдавала от руки до затылка. Возле изоля­тора Сергей облизнул сухие губы, поддержал лангету коленом, чтобы свободной пятерней расчесать жесткие волосы, и тихонько поскребся в дверь.

В ответ ни звука. Он постучал, затаив дыхание, об­лизывая сухие губы. Молчание. Сергей легонько нава­лился на дверь, тихо вошел и прикрыл дверь спиной.

— Ирина,— позвал он глухо.— Извини, ты не спишь?

Отныне он всегда будет с ней вежливым, послушным, ласковым. Она еще не знает, какой он на самом деле.

Привыкнув к темноте, Сергей увидел – комната пуста. Он подошел к койке, опустился на одно колено и положил остаток руки на постель, смятую телом Ирины. Подушка слабо пахла ее духами, ее волосами. На спинке в изголовье он увидел платье, легонько потянул его к се­бе и машинально прижал к лицу легкую прохладную ткань. Он водил шелком по своим щекам, по горячему лбу и целовал платье, стоя на одном колене.

Долго не шевелился, ни о чем не думал, опустошенный и разоренный.

Ветер утих, в окно светила луна, мир был спокоен. Кончилась, наконец метель, полная утрат, и отрезанная рука стала в ней, наверное, не самой большой утратой.

Вспомнился Владивосток. Нищий на портовой улице, на набережной, сидит и тычет в прохожего поднятой вверх культей, а темный рубец на ней подергивается, как студень...

Сергей ухватил платье зубами и злобно рванул его. Хотелось завыть по-волчьи. Лучше бы он погиб там, в логу, и его повезли бы не в больницу, а хоронить.

Он закрыл глаза и увидел себя мертвого, услышал, как, тяжело ступая и сняв шапки, друзья несут его, гля­дя под ноги. За поселком бьют землю ломами и кирками, роя могилу, и мерзлая земля летит хрустальными брыз­гами. Потом на седых комьях оставили бы гранитный камень.

А весной побегут картавые ручейки, заколосится степь, и новые рекорды поставят смышленые парни. Они тоже будут спать на загонке и на зорьке встречаться с любимой. Только встречи у них будут счастливее. Прой­дут годы, и в новом Камышном старики станут рассказывать о времени, когда здесь была глухая глубинка, и всё становилось подвигом – и работа, и праздник, и сон, и смерть.

И остался бы он один-одинешенек в тихом поле, в чистом поле на степном просторе.

Сергей стиснул зубы, и в глазах поплыли круги, зеле­ные, желтые, красные... От койки он поднялся, как из гроба.

*

Женя сняла крышку стерилизатора, пар бесшумным вулканом взметнулся вверх. Подцепив сетчатое донышко со шприцами и иглами, она подняла его и поставила остудить. Пошел уже пятый час, пора сделать пеницил­лин больному с воспалением легких.

Что там творится сейчас, что происходит в доме ме­диков, о чем они говорят? Только бы Ирина не вернулась обратно...

Женя пошла в палату, сделала больному укол, а ког­да вернулась в процедурную, увидела Хлынова. Он сидел возле ее столика и держал перед собой больную руку.

— Почему ты не спишь?— вскрикнула Женя испу­ганно.— Кто тебе разрешил ходить?

Он молчал отрешенно, будто не слышал.

— В больнице свои порядки, Сергей. Без разрешения врача нельзя ходить.

— Нельзя ходить, нельзя блудить без разрешения,— наконец отозвался Сергей.— Дай спирту!

— Спирту нет,— торопливо заверила Женя.— Весь израсходовали... Ну, а как твоя рука?

Сергей как будто дремал и сквозь дремоту от­ветил:

— Скоро вырастет новая.

— Не больно?

Он скривился, отвернулся от Жени, хотел сплюнуть, но увидел, что некуда, и раздумал.

Женя стала ненужно перебирать медикаменты в шка­фу, лишь бы не сидеть перед тягостно молчащим Сергеем. А он и не собирался уходить, сидел, молчал и, наверное, обвинял Женю, догадывался о ее роли.

– В изоляторе жила, изолирована от общества,— сквозь зубы проговорил Сергей.— Заразная. Чем она за­ражает? Бедой?

— Не надо так, Сергей,— попросила Женя.

— «Не надо...» Уже и с тобой поговорить нельзя.

— Можно, Сережа, можно, только в следующий раз, хорошо? А сейчас тебе нужно отдохнуть. После тяжелой операции требуется покой.

— Я не покойник. Покой да покой!.. Платье свое развесила, а сама ушла,— будто сам с собой заговорил Сергей.— Пришел я к старику: «Мит-рофан Семеныч, дай свой газик, в Кустанай надо».— «Чого ты там нэ видав?»—«Подарок хочу сделать ко дню рождения».— «Ото ж, кому?» Не говорю, молчу. «Я вам квартиру дам, обстановку всю, на свадьбу прийду. Ко­му?» Я, как дурак, сказал. Он меня выгнал. «Шоб твоей ноги не було с таким вопросом!» А я его газик угнал. И привез ей это самое платье.