Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Снесла Баба Яга яичко
Шрифт:

В этот приезд я заметила, что у нее изменилась манера ходить. Она, толкая перед собой ходунок, старалась держаться прямее и при каждом шаге выше поднимать ногу.

– Это мне Ясминка сказала, повыше поднимать ноги.

Ясминка была ее физиотерапевтом.

Пить кофе мы, как обычно, ходили в ее любимую кофейню на рынке. Она входила туда с ходунком, никак не соглашаясь оставить его на улице («Еще не хватало, чтобы кто-нибудь украл!»). Людям приходилось вставать и отодвигать столики, чтобы дать ей пройти. Я думаю, она вполне осознавала, что ее вход в кофейню

с ходунком вызывал некоторые проблемы.

– Когда я прихожу без тебя, мне помогают официанты. Все очень, очень внимательны ко мне. Люди вообще очень любезны, а особенно когда видят меня с этим ходунком, – говорила она.

Она заказывала всегда одно и то же – капучино, а я или Кая приносили из булочной, расположенной рядом с кофейней, «треугольничек» – маленькую лепешку с сыром в форме треугольника. Без ритуального «треугольничка» и капучино она свой день представить не могла. Если из-за плохой погоды она не выходила из дома, кто-нибудь обязательно приносил ей «треугольничек» и готовил капучино дома.

Немного посидев, она была вынуждена идти в туалет. Возвращалась оттуда досадуя:

– Как такое могло случиться со мной? С самой красивой бабушкой в нашем квартале! – ворчала она.

Она не соглашалась носить прокладки на случай недержания с таким же упорством, с каким не соглашалась носить ортопедические туфли для пожилых людей, без каблука («Не могу! Я всю жизнь носила туфли с небольшим каблучком!»). Кто-то один раз сказал ей, что она самая красивая бабушка в квартале. Еще пару лет назад подобное замечание рассердило бы ее, однако сейчас она охотно повторяла: «Все говорят, что я самая красивая бабушка в квартале!»

Правда, произносила это она с едва заметной иронией в голосе. Она пользовалась этой фразой как извинением за свою неловкость и как требованием с уважением относиться к ее «исключительному» возрастному статусу. Недержание было самым жестоким оскорблением, которое наносило ей ее собственное тело. И плохая память тоже сердила ее («Нет, неправда, что я забыла!»), но позже она все-таки смягчалась («Неужели я действительно все-таки забыла?») и в конце концов смирялась («А что удивительного, если я иногда что-то забываю. Все-таки мне уже восемьдесят лет!»).

– Если такое будет повторяться, лучше сразу покончить с собой, – сказала она, косвенным образом требуя, чтобы я ее как-то утешила.

– В твоем возрасте это обычное дело! Посмотри на жизнь с более веселой стороны. Тебе уже больше восьмидесяти, но ничего не болит, ты живешь в собственной квартире, каждый день выходишь на улицу и общаешься с людьми. Лучшая подруга, с которой ты каждый день пьешь кофе, моложе тебя на десять лет. Ясминка приходит три раза в неделю. Кая каждый день приносит завтрак, обед и ужин, при этом она великолепно готовит и соблюдает все, что рекомендуют врачи. Поликлиника в пяти минутах ходьбы от дома, внуки тебя любят и регулярно навещают, я то и дело приезжаю, – проповедовала я.

– Ах, если бы я могла хотя бы читать, – вздохнула она, хотя терпения у нее теперь хватало только на то, чтобы листать газеты.

– Так ты же читаешь, правда, не без проблем.

– Вот бы мне еще хоть раз перечитать мою любимую Тэсс.

Она имела в виду

«Тэсс из рода д'Эрбервиллей» Томаса Гарди.

– Как только ты решишься, сделаем операцию. Операция старческой катаракты совершенно безобидна.

– В мои годы ничего не благовидно.

– Я сказала безобидно, а не благовидно. Хочешь, купим тебе лупу?

– Да кто ж может читать с лупой?!

– Хочешь, я буду читать тебе Тэсс? Каждый день одну главу.

– Это совсем не то, что читать самой.

На все мои попытки подбодрить ее она отвечала упрямым детским капризным тоном. Иногда вдруг сдавалась («Может, так оно и есть»), но сразу же хваталась за какую-нибудь новую деталь («Ах, все было бы по-другому, если бы я могла ходить быстрее!»).

– Я так изменилась! Просто себя не узнаю.

– Что ты такое говоришь, у тебя на лбу ни одной морщинки.

– Может быть, но зато кожа на шее висит.

– Морщины на лице у тебя такие мелкие, что их почти не видно.

– Может быть, но я так сгорбилась.

– У тебя сохранилась вполне стройная фигура.

– Живот выдается, – жаловалась она.

– Совсем немного, и это незаметно, – утешала я ее.

– Я изменилась… Узнать нельзя!

– А ты знаешь кого-нибудь, кто в твои годы не изменился?

– Ну, не знаю, – сдавалась она.

– А ты чего бы хотела?

– Не знаю.

– Твоя Ава Гарднер, например…

– Ава была самой красивой женщиной в мире! – сказала она убежденно, но при этом с долей печали в голосе, словно сказанное относится к ней самой.

– Ава умерла в возрасте шестидесяти восьми лет.

– Не может быть?!

– Да, у нее был инсульт. Половина лица осталась парализованной. В конце жизни у нее совсем не было денег, и Фрэнк Синатра оплачивал ее лечение.

– Она? Без денег?! Не может быть!

– Да, и она переселилась из Америки в Лондон. Там она была совершенно одинока и, вероятно, больше не могла зарабатывать. Последние ее слова перед смертью были обращены к прислуге, Кармен: «Я так устала». I am tired! – повторила я последнюю реплику Авы на английском, должно быть для большей убедительности, а потом продолжила: – Говорят, Фрэнк Синатра, когда ему сообщили об Авиной смерти, закрылся в комнате и два дня не выходил. Говорят, он рыдал без передышки.

– Еще бы! – сказала она. – Такой неказистый, совсем никакой, тощий. Рядом с ней он казался просто лягушонком!

– А Микки Руни?

– Что – Микки Руни?

– Он же был ее первым мужем.

– Да, Руни тоже был никудышным! Такая красавица, а вокруг нее все время какие-то гномы.

– Ава была всего на четыре года старше тебя.

– Ава была самой красивой женщиной в мире! – повторила она, сделав вид, что не слышит информацию о разнице в возрасте.

– А Одри Хепберн…

– Эта маленькая? Худенькая?

– Да. Она вообще умерла в шестьдесят четыре года.

– Я этого не знала.

– А Ингрид Бергман?

– Что – Ингрид Бергман?

– Ей было шестьдесят семь, когда она умерла.

– Она была немного неуклюжая, но все равно красивая.

– А Мэрилин Монро? Мэрилин была двухмесячной малышкой, когда ты родилась! А умерла в тридцать шесть!

– Что, Мэрилинка была моей родственницей?

– Ты имеешь в виду ровесницей? Да, вы обе двадцать шестого года рождения.

Поделиться с друзьями: