Снесла Баба Яга яичко
Шрифт:
– Веар ю фром? [22] – спросил парень.
– From Croatia [23] , – неохотно выдавила из себя Беба. Ужасающий английский парня подействовал на Бебино мечтательное настроение как ледяной душ.
Руки парня застыли…
– Соседка?! – изумился он.
– Так ты тоже наш?! – изумилась Беба.
– Наш, ясное дело, какой же еще, как не наш, а ты что подумала?
– Что ты турок! – сказала Беба, хотя на самом деле она предполагала, что
22
Откуда вы? (англ.)
23
Из Хорватии (англ.).
– Какой еще турок, побойся Аллаха, я босниец!
– Откуда?
– Фром Сараево! [24] – выпалил парень с ударением на «е», явно подражая иностранным военным комментаторам.
– Чем же ты здесь занимаешься?
– Массирую, дорогая. Сама видишь.
– Я имела в виду, как тебя сюда занесло?
– Беженец.
– Давно?
– Незадолго до «Бури» и Дейтона…
– И сколько ты уже здесь? Двенадцать лет?
24
Из Сараево! (англ.)
– Да, так примерно…
– А тебе самому-то сколько?
– Двадцать девять. Но давай все-таки я тебя дальше буду массировать, или как?
– Не знаю, мне как-то неловко. Я тебе в матери гожусь, – сказала Беба и попыталась приподняться со своей горки. Парень подскочил, чтобы ей помочь.
– Что тут может быть неловко, дорогая?! Какие только тела не прошли через мои руки за то время, как я здесь работаю. А кроме того, мы свои люди.
– Да, но все-таки, – смущенно бормотала Беба.
Беба кое-как приподнялась и села на столе, но ее грудь застряла в горке и так там и осталась. Глядя на Бебу, сидящую в облаке мыльной пены, с приспособлением, из которого как два арбуза высовывалась ее грудь, парень расхохотался, очень дружелюбно. Поняв, в каком глупом положении она оказалась, расхохоталась и Беба. От этого во все стороны полетели клочья мыльной пены.
– Э-э, дорогая, ты сейчас прямо копия снежного человека! – сказал парень, борясь со смехом.
Он помог Бебе освободиться от горки для груди и принес ей махровый халат. Закутавшись в белый махровый халат, Беба полотенцем вытирала с лица пену.
– Хошь, курнем? – спросил парень с характерным мягким «ш».
– Что?!
– Хошь, закурим по одной?
– Здесь?!
– Хошь-курнем-мы-вдвоем?
– Ну, давай.
– Я здесь царь и бог, дорогая, никто мне не указ. Да и какой я Сулейман, если вокруг меня не пахнет табачным дымом, как считаешь?
Беба и парень закурили.
– Э-э, дорогая, я так не смеялся уже лет сто, не меньше! – сказал дружелюбно парень.
– Даа, Сулейман мой, Сулейман, – весело вздохнула Беба.
– Я не Сулейман!
– А кто же ты?
– Мевлудин.
– Мусульманин?
– Да какой я мусульманин, дорогая! Я как наша бывшая Югославия, как боснийский горшок, – во мне всего помаленьку. Папаша мой босниец, а мама наполовину хорватка, наполовину словенка.
В роду нашем кого только не было: черногорцы, сербы, македонцы, чехи… Одна моя прабабка была чешка.– Э-э, Мевлудин.
– Для тебя я просто Мевло. А здесь меня называют пан Мевличка. Сулейман – это мое коммерческое имя. Эти чехи нарядили меня в шаровары, говорят, пусть будет турецкий массаж, для туристов это просто супер. Что они понимают в турках? Это у нас турки на шее пятьсот лет просидели – не у них!
– Значит, ты здесь вроде как артист?
– Ну что ты, дорогая, какой артист! Я же курсы окончил по физиотерапии. Говорят, у меня золотые руки.
– Это да, действительно золотые, – сказала Беба серьезно.
– А толку-то что, – вздохнул парень и нахмурился.
– В каком смысле?
– Что толку от этого, когда с другим никак…
Беба не знала, что и сказать. Насколько она успела заметить, с парнем все было в полном порядке. И даже более того.
– Этот мой, стоит у меня, как знамя полковое, а толку никакого, дорогая, ведь я холодный, как рыба. Он у меня как протез у инвалида. Что хочешь с ним делай, стучи по нему сколько хочешь, все бестолку.
– Погоди, о чем это ты?
– Так о торчке моем, дорогая, небось ты и сама уже заметила.
– Нееет, – солгала Беба.
– Это со мной после взрыва случилось. Снаряд рядом разорвался, сербский, мать их за ногу, и с того момента, как он разорвался, у меня все время стоит. Мои боснийцы смеются надо мной, тебе, говорят, Мевло, от войны одна выгода. Не только живым остался, но у тебя теперь стоит, как штык. Это мне-то от войны выгода – да я инвалидом стал!
Парень опустил голову. Беба краешком любопытного глаза отметила, что упомянутая часть тела в шароварах по-прежнему бодрствует.
– Сочувствую, – сказала она.
– Вот спрятался я здесь в эти шаровары, строю из себя турка и все жду, а вдруг выздоровею. Я уж и врачей всяких спрашивал, осматривали меня, смеялись, говорили, с концом у тебя все в порядке, пан Мевличка. Вот так оно в жизни бывает, сестренка: каждый готов толкнуть или обидеть, а вот поддержать и пожалеть нет никого. Я бы вернулся в свою Боснию, мне в Боснии было супер, даже во время войны, но мои там меня засмеют. Мевло Супермен, Мевло Золотой Конец, ты что, наших не знаешь… А это меня доконает. Таким я назад вернуться не могу, ведь я ни мужик, ни баба – я вообще не поймешь что такое!.. Тут за мной всякие женщины бегали, артистки там, еще всякие, знаешь, как это, когда в отеле работаешь, двадцать четыре часа румсервис, каждый думает, что имеет на тебя право. Потом приставали ко мне, чтобы снялся в порно, разные немцы, и русские, и амеры. Одного я отмолотил будь здоров, все ему кости переломал, ну, тут пошли про меня разговоры, хотя бы в покое оставили из-за этих разговоров. Вот если бы я был педиком, как считаешь, может, мне бы легче было?
– Самое важное – иметь доброе сердце, – сказала Беба мягко, в тот момент искренне веря в истинность своего изречения.
– Сердце у меня большое, как мечеть, но что толку…
Беба улыбнулась:
– Я уверена, что у тебя и ум есть.
– Э-э, вот ума у меня нет! – оживился парень. – Я, дорогая, дурак. А кто дураком родился, тот дураком и умрет.
– Все у тебя наладится, я не сомневаюсь, – сказала Беба сочувственно.
– Твоими бы устами мед пить. Эх, только бы мне укротить этого удава. Прямо смотреть на него не могу! Этот сербский снаряд меня как заколдовал, мать его за ногу!