Снежный Цветок и заветный веер

Мы были так увлечены, что ни одна из нас не почувствовала тошноты в раскачивающемся паланкине, который несли по ухабистой дороге.

Это было наше первое путешествие в Шэся и в Храм Гупо. На следующий год Мадам Ван снова взяла нас туда, и мы совершили наши приношения в храме. Она сопровождала нас в Шэся почти каждый год, пока не закончились наши дочерние годы. После того как мы со Снежным Цветком вышли замуж, мы каждый год встречались в Шэся, если позволяли обстоятельства, и всегда совершали приношения в храме, чтобы у нас были сыновья, всегда заходили к торговцу нитками, чтобы продолжать работать над своими вышивками в одной цветовой гамме, всегда вспоминали подробности нашей первой поездки и всегда приходили к Старику Цзо, чтобы отведать таро в сахаре под конец дня.

Мы добрались до Пувэя в сумерки. В этот день я совершила нечто большее, чем просто приобрела подругу вне моего родного дома. Я подписала договор, по которому я становилась половинкой другой девочки. Мне не хотелось, чтобы этот день заканчивался, но я знала, что это произойдет, как только мы доберемся до моего дома. Я представляла себе, как мы расстаемся, как носильщики уносят Снежный Цветок вниз по улице, и она лишь машет мне рукой на прощанье из-за развевающихся на ветру занавесок, а потом паланкин скрывается за углом. Но я узнала, что мое счастье еще не кончилось.

Мы остановились, и я вышла из паланкина. Мадам Ван велела Снежному Цветку выйти тоже. «До свидания, девочки. Я вернусь через несколько дней, чтобы забрать Снежный Цветок». Она нагнулась, ущипнула щеку моей половинки и добавила: «Веди себя хорошо. Не жалуйся. Смотри во все глаза, слушай во все уши и учись. Пусть твоя мать гордится тобой».

Как мне описать, что я почувствовала, когда мы обе остались стоять у порога дома? Я была вне себя от счастья, но я знала, что ожидает нас внутри. Как бы я ни любила свою семью и свой дом, я понимала, что Снежный Цветок привыкла к лучшему. А она не взяла с собой никакой одежды или других принадлежностей туалета.

Мама вышла нам навстречу. Она поцеловала меня, потом она взяла Снежный Цветок за плечи и перевела ее через порог. Пока меня не было дома, Мама, Тетя и Старшая Сестра хорошо потрудились, чтобы привести в порядок главную комнату. Вся рвань была убрана, висящая одежда снята с веревок, а тарелки расставлены по местам. Плотно утрамбованный грязный пол был подметен и обрызган водой — так он становился прохладнее.

Снежный Цветок встретили все члены моей семьи, даже Старший Брат. Когда подали обед, Снежный Цветок сначала опустила свои палочки в чашку с чаем, чтобы очистить их, но если не считать этого маленького жеста, который указывал на утонченность манер, которых моя семья не знала, она изо всех сил старалась скрыть свои чувства. Однако моя душа уже знала Снежный Цветок слишком хорошо. Она просто старалась не замечать плохого. На мой взгляд, она была явно устрашена тем, как мы живем.

Этот день был долгим, и мы устали. Когда пришло время идти наверх, у меня снова упало сердце, но женщины постарались прибрать и там. Постельные принадлежности были проветрены, весь беспорядок от нашей каждодневной работы был ликвидирован, вещи сложены в аккуратные стопки. Мама указала нам на таз с чистой водой, чтобы мы умылись, и на три комплекта одежды, два моих, один Старшей Сестры — все только что постиранные — для Снежного Цветка, чтобы она носила их, пока будет нашей гостьей. Я предоставила Снежному Цветку умыться первой, но она лишь слегка прикоснулась к воде, подозревая, как мне кажется, что таз недостаточно чистый. Ночную рубашку, которую я ей дала, она держала двумя пальцами, глядя на нее так, будто это была дохлая рыба, а не самая новая ночная рубашка Старшей Сестры. Она оглянулась, заметила наши взгляды, устремленные на нее, и, не говоря ни слова, надела ее. Мы забрались в постель. В эту ночь и все ночи, пока Снежный Цветок останется у нас, Старшая Сестра будет спать вместе с Прекрасной Луной.

Мама пожелала нам обеим спокойной ночи. Потом наклонилась, поцеловала меня и прошептала мне на ухо: «Мадам Ван сказала нам, что надо делать. Будь счастлива, малышка, будь счастлива».

Вот так мы и остались лежать рядом друг с другом, укрывшись легким одеялом из хлопка. Мы были совсем маленькими девчушками и, даже ужасно устав, никак не могли перестать перешептываться. Снежный Цветок расспрашивала меня о моей семье, я расспрашивала о ее. Я рассказала о том, как умерла Третья Сестра. Она рассказала о том, как ее третья сестра умерла от кашля. Она спросила меня о нашей деревне, и я сказала ей, что название Пувэй на нашем наречии означает Деревня Обыкновенной Красоты. Она объяснила, что Тункоу означает Деревня Лесного Устья. Когда я приеду к ней в гости, я сама увижу, что это так и есть.

Лунный свет проникал сквозь зарешеченное окно, освещая лицо Снежного Цветка. Старшая Сестра и Прекрасная Луна уснули, но мы со Снежным Цветком продолжали болтать. Когда мы стали старше, нам было велено никогда не обсуждать свои бинтованные ноги, потому что это неприлично и неженственно, и к тому же эти разговоры только разжигают страсть в мужчинах. Но мы были еще девочками и находились в процессе бинтования наших ног. Для нас это еще не стало воспоминанием, как сейчас для меня, а боль и страдание были живы в то время. Снежный Цветок рассказала, как она пряталась от своей матери и просила своего отца пощадить ее. Отец почти согласился, что приговаривало Снежного Цветка к жизни старой девы в доме ее родителей или к жизни служанки в чужом доме.

«Но когда мой отец начал курить свою трубку, — объяснила Снежный Цветок, — он забыл о своем обещании. Когда его голова затуманилась, моя мать и тетя привели меня наверх и привязали к стулу. Поэтому, как и тебя, меня перебинтовали на год позже». Это не означало — раз ее судьба была решена, — что она смирилась с этим. Нет, она сопротивлялась всему в первые месяцы, и даже однажды сдернула с себя все бинты. «Моя мать перебинтовала мои ноги еще крепче, чем прежде, а меня привязала к стулу».

«Нельзя бороться с судьбой, — сказала я. — Она предопределена».

«Моя мать говорит то же самое, — ответила Снежный Цветок. — Она отвязывала меня от стула только для ходьбы по комнате, чтобы мои кости сломались, или отпускала на горшок. Я все время сидела у зарешеченного окошка и смотрела на улицу. Я наблюдала за пролетающими птицами. Я следила за облаками. Я видена, как луна становится все больше, а потом уменьшается, словно тает. Так много всего происходило за моим окном, что я почти забывала о том, что происходит в комнате».

Как эти ее чувства напугали меня! Она обладала истинной независимостью, присущей знаку лошади, но только у ее лошади были крылья, которые несли ее высоко над землей, в то время как моя лошадь имела приземленный характер. Но это неприятное ощущение где-то в глубине желудка — что-то похожее на удары о стены, в которые была заключена наша предопределенная жизнь, — вызывало во мне внутренний трепет, который со временем превратился в затаенное стремление к свободе.

Снежный Цветок придвинулась ближе ко мне, так что мы лежали лицом друг к другу. Она положила свою руку на мою щеку и сказала: «Я счастлива, что мы с тобой — две половинки». Потом она закрыла глаза и заснула.

Я лежала рядом с ней, смотрела на ее лицо в лунном свете, ощущала легкое прикосновение ее маленькой руки к моей щеке, слушала ее дыхание, которое становилось глубже, и размышляла над тем, сумею ли я заставить ее полюбить меня так, как мне мечталось.

Любовь

Считается, что мы, женщины, начинаем любить наших детей сразу после их рождения, но кто из нас не испытывал разочарования при виде новорожденной дочери или не чувствовал, как мрак окутывает душу, когда даже твой бесценный сын кричит без конца, а твоя свекровь смотрит на тебя так, будто у тебя молоко кислое? Мы можем любить наших дочерей всем сердцем, но мы вынуждены воспитывать их через боль. Мы любим своих сыновей больше всего на свете, но мы никогда не станем частью их мира, внешнего мира мужчин. Считается, что мы должны любить наших мужей со дня заключения Договора о Родстве, хотя мы не увидим их еще целых шесть лет. Нам велят любить наших родственников со стороны мужа, но мы входим в их семьи, как чужие, у нас самое низкое положение в доме, чуть выше служанки. Нам приказывают любить и почитать предков наших мужей, поэтому мы совершаем надлежащие ритуалы, даже если наши сердца втихомолку возносят благодарность нашим собственным предкам. Мы, женщины, любим своих родителей, потому что они заботятся о нас, но нас считают никчемными ветками на семейном дереве. Мы опустошаем семейные запасы. Наши семьи воспитывают нас для других семей. Как бы мы ни были счастливы в наших родных семьях, мы все знаем, что расставание неизбежно. Поэтому мы любим наши семьи, но понимаем, что эта любовь утонет в печали расставания. Все эти виды любви проистекают из чувства долга, уважения и благодарности. И как известно женщинам в нашем уезде, большинство наших привязанностей становится источниками печали, разлук и жестокости.