Сны чужие
Шрифт:
– Иногда, - ответил он на ее вопрос.
Из стоявшей в нише книжного шкафа стереосистемы лилась плавная музыка "Энигмы". Олег поднялся с дивана и протянул девушке руку.
– Составишь компанию?
– С удовольствием, - незнакомка встала, они вышли на середину комнаты и медленно закружились на месте, почти не стараясь соблюдать диктуемого музыкой ритма. К этому моменту большая часть ребят разбрелась по квартире, сосредоточившись, в основном, на кухне, и они танцевали одни.
– Олег, - представился он.
– Таня, - отозвалась девушка.
– А я тебя помню. Кажется, ты был на Дне рождения
– Был, - коротко подтвердил Олег, потом признался в свою очередь.
– Я тебя тоже помню, ты с Фарязевым… э-э…
– Моя подруга с ним в институте учится. Это Света, беленькая такая, - Таня рассмеялась негромко.
– Знаешь, захотелось немножко поиграть в веселье.
– Мне, наверное, тоже, - Олег усмехнулся и неожиданно для себя признался: - Я как-то такие "тусовки" не очень… Извини.
– Пустое, - отмахнулась Таня.
– Я, если честно, тоже не большая любительница. Разве только под особое настроение.
– Вроде сегодняшнего?
– Да, пожалуй…
До конца вечеринки (разбредались под утро, часа в четыре) они уже не расставались. Тремя днями позже он, наконец, решился выспросить у понимающе усмехнувшегося Кольки танин телефон. Встретиться договорились в городском Парке отдыха…
Теплый, пьяняще-солнечный июль все-таки взял реванш у непогоды, прежде чем передать эстафету хмурому августу. Было жарко, тело уже не вздрагивало, как пару дней назад, от порывов свежего ветра, прикрытое одной лишь тонкой рубашкой без рукавов. И улыбка Тани тоже сияла как-то по-солнечному, искренне, когда она садилась на корточки среди распускающихся клематисов, позируя перед объективом его простенькой кодаковской "мыльницы".
Она говорила почти непрерывно и обо всем - о цветах, о живописи, о музыке, о собаке своей тети и о животных вообще… Олег слышал ее возбужденно-радостный голос и молчал, готовый просто идти рядом, слушать и радоваться жизни. Вокруг было лето и в его душе, где медленно, но неуклонно таял лед отчуждения, тоже было лето. И Таня, легко ступающая по дорожке между цветниками, казалась ему воплощением этого лета…
Потом они начали встречаться чуть ли не каждый день - ходили в кино, ездили в городские музеи, гуляли по Парку. А две недели спустя…
* * *
– Хорошее вино, - Таня с задумчивым видом рассматривала Олега через наполненный текучим рубином бокал.
– Серьезно? Я боялся, что… гхм… знаешь, я ведь не ценитель.
– Я тоже, - она улыбнулась и сделала еще глоток, - но это мне нравится.
Помолчали. Как-то не очень клеился у них сегодня разговор. Странная неловкость, завеса плохо скрываемого напряжения возникли с самого начала, и развеять их никак не получалось. Не помогали ни "дежурные" шутки Олега, ни купленная по дороге к дому бутылка "Изабеллы".
– Знаешь, у тебя уютно.
– Извини за бардак. Если бы я знал, что ты…
– Напрошусь к тебе в гости?
– Ну-у…
– Ага. Вот потому и не предупредила заранее. Ты бы все еще вчера привел в "надлежащий вид", а я хотела увидеть как ты живешь на самом деле. Экспромт - лучше средство против фальши.
Он не знал что ответить на эту прямоту, и его замешательство не осталось незамеченным.
–
Думаешь, у меня плохое настроение и я решила его испортить тебе за компанию?– Нет. Думаю, у тебя случилась неприятность и тебе нужна поддержка.
– Неприятность? У меня?
– Таня сделала удивленный вид.
– Разве такое может быть, Олеженька? У меня ведь все схвачено по жизни, все устроено, спланировано не по дням даже - по часам. Престижный ВУЗ, будущая престижная профессия, престижное место под солнцем…
– Значит, ты - престижный человек?
– Можешь даже не сомневаться. Я - воплощенное благополучие.
Таня поставила на стол недопитый бокал. Откуда-то пришла мысль, равнодушная и холодная: "Она сейчас встанет, попрощается и уйдет… совсем уйдет…"
– Меня в детстве дразнили "мартышкой", - сказала Таня, - из-за слегка оттопыренных ушей. Я очень переживала, думала, так будет всегда. Еще у меня была любимая подруга, с которой я делилась всеми своими детскими тайнами. И был еще мальчик, который мне нравился. Однажды я случайно услышала как они вдвоем говорили обо мне. "Мартышка в тебя втюрилась, ты в курсе?" "Да ну ее. Пусть в Нефедова влюбляется, он больше на обезьяну похож". Потом оба засмеялись.
Подумав немного, Таня добавила:
– Я вылила ей на голову бутылочку синей туши, она несколько дней не могла смыть ее с лица. Так закончилась наша "дружба".
– Она тебя не простила?
– Я ее не простила. Тушь, даже самая въедливая, рано или поздно оттирается; лицемерие с души смыть намного труднее.
– Даже если это лицемерие подростка?
– У лицемерия нет возраста, Олеженька. Оно отвратительно всегда.
"Что у тебя все-таки случилось?" - этот вопрос так и остался незаданным. Вместо этого Олег, неожиданно для себя самого, вдруг бросился, очертя голову, в прорубь:
– Я вижу странные сны.
– Что?
– Таня удивленно моргнула.
– Я уже несколько месяцев вижу странные сны…
И он, сбиваясь и бледнея, выложил перед ней все, что накопилось в душе за эти месяцы: рассказал о маме и Петровиче, о надоевшем, но так и не брошенном институте, о своей почти безвылазной одинокой жизни в большой пустой квартире… А потом - и о своих снах , о Эки-Ра, о Долине… О всем том, что не давало ему сойти с ума, и о том, что любой нормальный человек посчитал бы чистой воды паранойей…
Наверное Таня и сама была немного "не от мира сего", ибо после всего услышанного она не встала, и не ушла, не начала смотреть на него как на законченного психа. Слушала внимательно, искренне изумлялась и задавала вопросы, требовала подробностей, пояснений.
Зарождающееся отчуждение треснуло первым осенним ледком и растаяло, словно и не было его вовсе. Тогда казалось, счастье - оно навсегда…
* * *
Ты вздрагиваешь и зябко ежишься. С какой-то глубинной, затаенной тоской смотришь на спящего Рыжего (так раз и навсегда окрестил его для себя). Ты и сам ранен, еще посильнее этого молодого кальира, ибо раны твоего тела заживают теперь очень быстро, а вот раны души со временем становятся только глубже…