Сны над Танаисом

– Семья Никагора остается здесь?
– спросил я его, стараясь не смотреть на брата.

– Моему сыну тринадцать лет, - с трудом смягчая тон, сказал Никагор.
– Он - мужчина-воин. Твои сыновья еще едва умеют ходить... Кроме того, отец моей Лаиды - спартанец.

– Вот как, - усмехнулся я.
– Дочери спартанца позволено остаться, дочери же танаита позволено не проявлять мужества и спасаться бегством...

Брат подошел вплотную к Эвмару и, заглянув ему в глаза, со вздохом сказал:

– Я вновь убеждаюсь, что в смутное время женщины могут щедро делиться с мужчинами благоразумием и рассудительностью... Лаиде ничего не стоило убедить Невию в необходимости отъезда. Женщин волнует жизнь детей и сохранность рода, а менее всего - честолюбие.

Миновал один день, а наутро второго я, поддерживая Невию под локоть, уже помогал ей подниматься на корабль. Никагор шел позади, неся на плечах наших сыновей. Эвмар подал нам обоим руки с борта галеры.

В то утро начиналась наша первая разлука с Невией - и единственная в царстве живых. Я не жалею о ней - это судьба учила меня и Невию. Каждому, для кого жизнь не хмельная забава, а труд души, стоит пережить разлуку: она должна войти в дом, как посланник небес, ибо разлука - это истина в обличии гостя. Учитель христиан говорил: на родине пророка слово его не ценят. Потому истине и приходится рядиться в одежды чужестранца. Этот "чужестранец" и есть разлука с любимым человеком. Гость войдет в дом и предстанет перед хозяином, чтобы тот ясным взором увидел, ради чего дана душе жизнь в земных пределах, ради чего нужен огонь в очаге родного дома...

В то утро Невия была щедрей и мужественней меня. Она сумела взбодрить и развеселить всех - Эвмара, Никагора, Лаиду. Меня, хмурого и рассеянного, она озадачила домашними хлопотами, до которых у нее перед отъездом не дошли руки. Об этих хлопотах она говорила так, будто назавтра собиралась вернуться.

Мы простились.

Мы стояли на корабле и молча смотрели друг другу в глаза... Слезы копились, грозя пролиться...

Мы любили друг друга. Разлука была нам не страшна.

Потом мы вновь стояли рядом и смотрели друг другу в глаза: Невия - на корабле, я - на краю пристани. Стадий прирастал к стадию, один за одним, а мы оставались рядом, и я видел Невию так ясно, что мог пересчитать все ее слезинки...

Я попросил не провожать меня, оставил Эвмара и Никагора на пристани и пошел домой один, хотя, уверен, без соглядатая они меня не отпустили. "В Городе опасней, чем в степи", - хмуро усмехнулся Эвмар мне вслед.

В моем доме было пусто. Шаги мои казались мне оглушительно гулкими.

До вечера я не хотел никого видеть. Когда опустилась тьма, я вышел во двор и невольно оглядел все звездное небо, от края и до края... Наверно, я просил у небес покоя душе. Я вернулся в дом, и вдруг на самом пороге меня поразил тонкий аромат сосновой смолы. Он потянулся по комнате струйкой родного тепла. Это был запах из детства. Я замер на месте, просветленный воспоминаниями...

Вот мать играет со мной на берегу моря и смеется, прихлопывая в ладоши. А я хочу подпрыгнуть, но цепляюсь ножкой за камень и едва не валюсь ничком... но мать успевает удержать меня, а я хватаюсь ручонками за ее пемплос... В один миг я забываю об испуге, углядев на кусте прячущуюся от ветра бабочку... Вот отец подбрасывает меня высоко в небо, мне кажется - выше сосен, и я, того и гляди, повисну на ветвях. Светит солнце, и дует прохладный ветер. Ясно и вольно вокруг... Сверху доносится мягкий шум сосновых ветвей... Хиос...

Я вспоминал детство. Многие дни моего ясного детства на Хиосе впервые вернулись ко мне воспоминаниями, промелькнули в душе светлыми снами за один миг дуновения соснового ветра... Но нет, не впервые. Они, мои светлые сны, вернулись ко мне с той встречи на агоре: я шел через площадь, и вдруг дуновение соснового аромата коснулось моего лица. Я застыл, забыв, куда иду и зачем: все детство яркой, прекрасной птицей пронеслось перед глазами... Сосновый аромат в Танаисе... В степи... Чуть опомнившись, я стремительно обернулся. Девушка прошла мимо меня, тоненькая и хрупкая, как пшеничный стебелек. Мой неосторожный, резкий взгляд едва не ударил ее. Она растерянно оглянулась...

Девушку, которой отец привозил из-за моря флаконы соснового масла, звали Невией...

Я слишком привык к этому аромату, но стоило наступить разлуке, и он поразил меня вновь.

Куда мог закатиться во время сборов этот флакон? Я проискал его едва ли не до утра, но не нашел. Быть может, он упал в подвал и разбился или проскочил там между сосудов на самое дно...

До самого отъезда аромат не исчезал из дома: день за днем он тянулся через весь дом неведомо откуда.

Спустя неделю к Танаису подошла Равеннская эскадра. Злая усмешка судьбы. Дед начинал военную карьеру в Равенне и нарек сына в честь своих заслуг. И вот замкнулся роковой круг имен: Равеннская эскадра уносила римское войско отца... и его жизнь.

Армянские стрелки пожелали остаться в Городе. Прибывший с эскадрой легат, взяв откуп деньгами, не противился этой малой потере в военной силе.

Пока Никагор принимал легата в Городе, мы с Эвмаром молча стояли на пристани.

Мостки, опущенные с кораблей на причал, гудели под топотом каллимг: легионарии поднимались на корабли в четком порядке с хмурыми, по-солдатски равнодушными лицами.

К нам подошел попрощаться Лициний Варр.

– Теперь развлекайтесь в своих диких степях одни, без нас, - с беззлобной усмешкой сказал он.

– Смотри, - указал ему Эвмар в сторону моря: там, вдали, расстилался сизый туман, в котором ничего нельзя было разглядеть.
– Там ваша Империя. Там один лишь туман. Империи больше нет. Скоро в наших диких степях станет веселей и людней, чем в Риме. Вы возвращаетесь в никуда.

– Это не имеет никакого значения, - бесчувственно проговорил Варр.
– Читай Марка Аврелия или Сенеку. Они сказали все. Что там, - он кивнул в сторону тумана над морем, - что здесь, у вас, - он оглянулся в степь, - везде одно: всюду пусто, как в наших медных головах.

Он снял с головы шлем и, смеясь, постучал по нему кулаком: получился пустой звонкий стук.

...Корабли эскадры вытягивались вдаль редким ожерельем и пропадали один за одним в мутной дымке.

– Тебе пора собираться, - твердым голосом сказал мне Эвмар.

Отведя взгляд, я кивнул и зашагал домой.

Мне показалось, что с уходом из Города римлян мой дом стал еще пустынней. Шаги отдавались в нем, как стук по пустому шлему.

На другое утро я поднялся с тревожным предчувствием. Я прислушался к себе: хотелось скорее выйти на улицу и отойти подальше от дома.

Я постоял во дворе, глядя на небо: ветер с моря гнал на восток редкие, бесплотные облака. Беспокойство частью унялось, я шагнул за ворота - и остолбенел: по улице медленным шагом, опираясь на посох, шел, словно простой прохожий, Аннахарсис. Твердым движением переставляя посох, он шел один, без охранников и "слуг фиаса". Дух особенной, нарочитой пустоты царил на улице, будто высшею силой было велено улице быть пустою, а если бы кто и преступил запрет, то в мгновение ока был бы поражен на месте... Нетрудно догадаться, какие силы стерегли улицу.