Сны Персефоны
Шрифт:
— Договорились, — и переключается на более животрепещущий вопрос: — Так что за свадьба.
— Прометея и Афины. Поженишь их?
Гименей аж присвистывает:
— А молнию не схлопочу? У меня ещё пять эфиров в этом месяце — не хотелось бы пропустить.
— Не волнуйся, Зевса не будет. Скромная церемония, только для своих.
На красивое лицо Гименея наползает уныние:
— Эх, я начинаю скучать по Олимпу. Вот где был размах! Если кто-то женится — небо несколько дней дрожит. Пьяные боги на землю валятся. Хариты стирают ноги в плясках. Вакханки срывают голос, распевая «Непристойные застольные». Вот то была жизнь!
Почему-то мне кажется: воспоминания у нашего
— Значит, ждать тебя?
— Когда и где?
— Завтра в семь. В столовой института ядерной физики.
— Оу, — тянет он. — Такой экзотической свадьбы у меня ещё не было. А теперь, — вскакивает, — я должен спешить, бежать, лететь. Дела-дела, Персефона.
И исчезает в платиново-золотом вихре.
Я ещё несколько минут смотрю на стул, где недавно сидел бог брака и думаю: как меняет нас всех жизнь среди смертных? Или это всё-таки мы, живя бок о бок с ними, передвигаясь по одним и тем же улицам, обедая в одинаковых кафе, незримо меняем их?
Но долго размышлять некогда: мне ещё собирать для Афины букет. А значит, нужно ехать на оптовую базу, чтобы отобрать самые свежие и красивые цветы.
Букет моей лучшей подруги должен быть восхитительным. Я никому его не доверю.
Свадьба действительно очень скромная и, к тому же, несколько печальная. Гефест сидит, устремив взгляд вдаль, и только пьёт, не закусывая. Из-за чего лоб Прометея нет-нет да и пересекает морщинка: переживает за друга, понимая, как тому тяжко любоваться на чьё-то счастье, когда собственная жена — пропала в неизвестном направлении.
Геракл, пришедший на праздник, по его словам «приглядывать за дочуркой», тоже печален. Видимо, вспоминает свою свадьбу с Гебой. А Макария ещё и подливает масло в огонь, прилюдно обнимая Загрея. Ох и высыплю обоим, когда домой вернёмся!
Снова переключаюсь на понурого Гефеста и думаю: наверное, лучше, что Афродиты здесь нет. Она бы оттягивала всё внимание на себя. А главной на этом вечере должна быть только Афина. И она царит: гордая, прекрасная, сияющая. В белом с серебром хитоне, с эдельвейсами в каштановых волосах. Мой бело-серо-сиреневый букет из фиалок и лилий очень под стать её образу — собранной, чистой, глубокой натуры.
Прометей не сводит с неё глаз, а я чувствую, как счастье за близких и дорогих мне людей переполняет меня.
Гименей уже провёл церемонию и умчался со словами: «Эфир! Опаздываю». Теперь Тей и Афина — законные муж и жена. Считается, что узы, которыми связывает влюблённых сам Гименей — вон они, красными ленточками мелькают у них на запястьях — нерушимы. Возможно и так. Хотя даже они не становились на Олимпе препятствием для многочисленных измен.
Но здесь не Олимп. Как шутят ребята, простые смертные, приглашённые на этот праздник: физики-ядерщики самые стабильные. И, глядя на тихий тёплый свет в голубых глазах Прометея, я соглашаюсь с ними.
Раздаётся красивая лирическая музыка — о, смертные всегда умели сочинять такие песни, что они переворачивали душу даже богам, вспомнить того же Орфея! — и сильные руки с тонкими длинными пальцами оказываются у меня на талии.
— Потанцуешь со мной, Весна? — хрипотца в его низком голосе всегда будоражит меня.
— Почту за честь, царь мой.
Я сегодня в хитоне цвета зелёного яблока из тончайшего шёлка и шифона: люблю нашу одежду, жаль, нынче нечасто представляется повод примерять её. Вместо украшений — зелёные орхидеи в волосах да тонкая серебряная цепочка с хризолитовой «капелькой». Аид надарил мне
много драгоценностей — самых изысканных и элегантных. Но эта милая вещица дорога мне особо: муж тогда, скучая под землёй, попросил Гефеста обучить его ювелирному искусству и сделал её сам.И лёгкие одежды и скромное, но милое украшение очень идут мне. Я чувствую себя, как в тот день, в Ниссейской долине — лёгкой, воздушной, чуточку возбуждённой. И причиной тому — взгляд, которым скользит по мне мой мужчина: одновременно полный голода и благоговения.
Мы танцуем, а мне кажется, почти парим над полом. Для нас никого не существует в этот миг.
Наверное, мы бы парили так и дальше, или, возможно, вернулись бы к столу, чтобы поднимать заздравные кубки в честь Прометея и Афины, и с умилением глядеть на то, как они целуются, смущаясь, будто студенты.
Но тут взывает сигнализация: объявляя нам, что кто-то проник на территорию. Мы все выбегаем в холл — Афина даже успевает материализовать своё копьё. Но застаём там всего лишь испуганную юную девушку — Психею, которая прижимает к себе баночку с кремом. За этой косметикой бедняжке пришлось когда-то — по велению злобной свекрови Афродиты — спуститься ко мне в Подземный мир.
И сейчас, глядя в её огромные серые с коричневыми крапинками глаза — словно озёра с рассыпанной по дну галькой, — я понимаю: Психея снова выполняет чьё-то поручение…
И мне, почему-то, это очень не нравится. Потому что вдруг вспоминается история про невесту в чёрном, и в ней не было ничего весёлого…
_______________________________________________
[1] По легенде Психею должны были принести в жертву Богу Смерти. Бог Смерти — Танатос.
О Психее в аиде узнали, когда смертные воззвали к Танатосу…
…То был один из удивительных дней, когда в Подземном царстве правили бал мир и спокойствие, даже, несмотря на то, что в главном зале собрался едва ли не весь двор. Аид и Персефона играли в шахматы — они узнали об этой забаве в Звёздном Чертоге и очень полюбили. Сейчас же царь сетовал на то, что его соперник — не Тот. Царица же — проигрывала и злилась.
Загрей и Макария сидели поодаль, обложившись книгами и свитками, и переводили какой-то иероглифический текст в двоичную систему, тихо хихикая и бросая на старших лукавые взгляды. Гипнос, позёвывая, мешал сонный напиток в своей неизменной чаше. Геката гадала на картах Таро, а Танатос — точил меч. Собственно, этим он занимался любую свободную минуту, как будто в мире было оружие быстрее и острее его меча. Он и сам весь — словно из металла. Не только его железное сердце и чёрные крылья. Серебристые волосы, серая кожа и серо-лиловые глаза. Взгляд холодный и острый, как отточенные лезвия. Если он и был красив, то красотой боевого клинка, мрачной прелестью закаленной стали. Но большинство его внешность скорее пугала. Даже удивлялись: брат-близнец Гипноса настолько же уродлив, насколько сам бог Сна — красив. Впрочем, Танатоса подобные суждения трогали мало.
Он рассуждал так: «Какая разница — красива или уродлива Смерть. Смерть есть Смерть». В пику Макарии.
Танатос — скромный бог: не приемлет даров, не имеет храмов, не пользуется любовью и почётом у смертных. Его боятся все — и земные цари, и сам Громовержец, хотя сам Танатос — всего лишь покорный исполнитель.
«Это всё Мойры, — обычно говорит он. — Они обрезали нить». Взблёскивает меч, падает прядь волос, отлетает, причитая, тень.