Сны Персефоны

— Помнишь, ты однажды спросила, почему я ношу так много браслетов?

Кора кивнула — слова не шли, а дурное предчувствие мешало связно мыслить.

— Сейчас покажу, — отозвалась Каллигенейя и начала спешно снимать украшения, обнажая тонкие запястья. — Вот, смотри.

И Кора увидела, ахнув, — смуглую кожу подруги расчерчивали узкие белёсые шрамы.

— Это мне на память о похищении… — тихо уронила она и закрыла лицо руками. — Их было двое. Неразлучные друзья, они всё делали вместе. Они и меня захотели оба. Увидели совсем ещё юную нимфочку и решили поразвлечься.

Она остановилась перевести дыхание, и Кора, подавшись вперёд, обняла её.

— Бедная ты…

Каллигенейя горько улыбнулась:

— Ты не представляешь — настолько. Они утащили меня с цветущего луга в дом одного из них — он стоял на отшибе, в горах. Туда так просто не добраться. И в ту же ночь овладели мной, вместе… Они всё так делали…

Каллигенейя сжала кулаки.

— Желаю тебе, Кора, никогда не познать, каково это — когда тебя берут одновременно сразу двое мужчин. То, что я нимфа, оказалось скорее проклятием. Я быстро восстанавливалась, и это побуждало их вовсе не церемониться со мной. Эти шрамы, — она кивнула на свои руки, — они хотели так оставить на мне отметины, заклеймить, показать, что я — их. А ещё им было интересно, что испытает божество природы, если к его нежной коже прикоснётся раскалённое железо.

Кора вздрогнула, а потом — замотала головой:

— Не надо, больше не надо…

— Ты даже не хочешь знать, что с ними стало? — злорадно поинтересовалась нимфа.

Кора не хотела, но понимала: подруге надо выговорится, рассказать кому-то эту историю до конца. И она, выпрямив спинку, твёрдо произнесла:

— Хорошо, расскажи до конца.

— Боль, как ни странно, напомнила мне, что я — нимфа, а они — всего лишь смертные — глупые, зарвавшиеся смертные. Я превратила их в деревья, но так, чтобы они всё чувствовали и могли издавать звуки, и подожгла их. Вопли этих ублюдков наполняли моё сердце ликованием, — она перевела дух, успокоилась, опять став всё той же рассудительной Каллигенейей, вернула браслеты на свои тонкие смуглые руки и со вздохом произнесла: — Пообещай мне, Кора, что никогда не станешь мечтать о похищениях в романтическом ключе?

Кора кивнула — она была слишком напугана откровения подруги.

— Если мужчина не придумал ничего лучше, чем похитить тебя, — знай, он слабак и трус. Боится прямо выражать свои чувства, не желает завоёвывать тебя. Хочет взять всё и сразу. А значит, любви там нет и близко — только эгоизм и похоть

… и шёпот — внезапный, на грани слышимости:

— Кора, не тянись за нарциссом…

… и тут я распахиваю глаза.

Наверное, странно просыпаться, когда ты висишь, распятая на стене и в разорванной одежде. Оглядываюсь — ну и местечко, точно, какой-то подвал: грязный, сырой, заваленный хламом.

Посредине, под тусклой лампочкой, даже не прикрытой абажуром, колченогий стол, возле которого сидят на перевёрнутых ящиках мои похитители.

В помещении стоит жуткий смрад.

Они пьют, утираются рукавами и рассуждают:

— А дед-то прав — богинька оказалась хлипенькой.

Лысый ухмыляется:

— Не спеши, мы ещё не проверяли, — и делает жест, недвусмысленно объясняющий, как именно они собрались проверять.

Но у меня внутри — всё та же воющая пустота. Честно сказать, мне всё равно, что со мной будет. Пережить физическое насилие, после того, когда тебе изнасиловали душу, — это пустяк. Я богиня, выдержу, выживу, превращу в деревья и сожгу. А то — ещё и похуже, у меня богатая фантазия. Но потом. Если потом мне перестанет быть всё равно.

Но вот носу моем точно не всё равно: я громко чихаю — отвратительные запахи и сырость сделали своё дело. Чих заставляет моих похитителей оглянуться.

Ну и уроды!

Они медленно подходят ко мне. Тот, лицо которого изрыто оспинами, по-птичьи наклоняет голову, рассматривая меня.

— Какая же всё-таки сладенькая!

— Ага, словно пирожное.

Лысый протягивает руку, нагло сжимает грудь, а потом ведёт рукой вниз — по талии к бёдрам:

— Ух, фигурка! Форменная скрипка.

Второй нагло ржёт:

— Эй, скрипочка, на тебе когда-нибудь играли в два смычка?

Если раньше мне казалось, что я выдержу всё, потому что мне больше нет дела до этой жизни, то услышав столь грязный и недвусмысленный вопрос, невольно дёргаюсь.

Похитители снова ржут:

— Бесполезно, богинька. Ты сейчас — просто смертная девчонка. И мы можем делать с тобой всё, что захотим.

— А мы хотим много, девуля, — наклоняется ко мне и обдаёт перегаром. К горлу невольно подкатывает тошнота.

— И лучше тебе не рыпаться, богинька. Старик сказал: время прежних богов вышло. И ещё — дал нам вот это.

Он достаёт из кармана тот зелёный голыш, который мы нашли в разрушенном наблюдательном пункте Макарии.

И я снова глохну.

Но исчезают не только звуки. Я глохну, как богиня, теряю свою сущность: не слышу тока жизни в тех деревянных перекладинах, к которым привязана, не ощущаю мощи травы, пробивающей камни, на которых стою.

Я что — действительно стала простой смертной? Где-то там стёрлись мои мифы? Аид, ты знал? Это ты наказываешь меня? Но за что, муж мой, царь мой, Владыка мой? Что я сделала?

Паника пульсом бьётся в висках. Меня не спасут. Я вдруг понимаю это с болезненной чёткостью. Маленькая богиня Подземной Весны не продержится на троне Подземного мира и десяти минут. Её разорвут раньше.

Звуки всё-таки возвращаются, но не божественная сила.

Я вижу всё, будто это происходит не со мной: волосатая татуированная лапища тянется к воротнику моей водолазки и беззастенчиво оттягивает его.

Лысый командует рябому:

— Давай нож. Срежем с неё эти тряпки и сыграем скрипичный концерт.

Второй кидается к столу, и вдруг замирает.

Как и первый — орущий и с протянутой ко мне рукой.

Одного прикосновения кадуцея оказывается достаточно, чтобы они вырубились.