Сны Персефоны

Он встаёт и поворачивается к двери, говорит, полуобернувшись ко мне:

— Ты уж прости, но я и дальше буду приглядывать за тобой.

Приглядывай, что ж, думается мне, а ему — я только улыбаюсь.

— Счастливо оставаться, Созидательница.

Он делает ещё шаг и исчезает.

И сразу как-то легче дышать становится. И вовсе не потому, что вместе с ним сразу же рассеивается дым, а потому что теперь отчётливо понимаешь: наконец-то всё, совсем всё! Я сдала экзамен!

И как любая сдавшая студентка, я порхаю по салону и пою. Взгляд цепляет элегантную ветку жёлтого цимбидиума. И вспоминаю Сешат с её мечтой о букете жёлтых орхидей, ужине при свечах и ребёнке.

Ну что ж, я теперь созидательница. Создаю реальности на своё усмотрение. И в этих реальностях — сбываются заветные желания.

Выбираю все жёлтые орхидеи, как только есть в моём магазине — букет получается экзотичным и ярким, как сама Сешат. Кто бы мог подумать, что такая тихоня любит такие эротичные цветы?

Подзываю курьера (у меня в посыльных — мелкий божок, так как клиенты не всегда обычные), даю чёткие указания и отправляю.

А сама — прикрываю глаза и…творю. В моём творении — двое: хрупкая темноволосая девушка и высокий стройный мужчина с копной рыжих волос. На ней — жёлтый, в пол, сарафан, он одет строго и элегантно. Он протягивает ей изысканные цветы, а она так прелестно смущается. А потом они ужинают за столиком на берегу Нила. И я знаю, чем закончится эта ночь — очень красивой близостью. А потом позже, она, сияя, сообщит мужу, что у них будет ребёнок, вернее, двойня — мальчик и девочка. И он подхватит её на руки и будет кружить.

Я как раз успеваю досоздавать мир, когда по внутренней связи приходит запрос от Загрея.

— Радуйся, мама, — невесело бормочет голограмма сына. Он скипетром поправляет норовящий соскользнуть венец Владыки.

— И тебе не хворать, милый, — отзываюсь я. — Объяснишь, что за маскарад? — обвожу рукой его призрачную фигуру, что беззастенчиво разгуливает прямо у меня на столе, между лепестков цветов.

— Затем и связался с тобой, — говорит он, — отец чудит.

Недоуменно приподнимаю брови — настолько чудит, что отдал сыну скипетр и венец? Что-то новенькое.

Загрей печально кивает на невысказанное — этим он в отца — и начинает рассказывать:

— После того, как он забрал тебя с того острова от Гермеса и отнёс в твой салон, вернулся домой сам не свой. Уж не знаю, о чём вы с ним говорили, да и не моё это дело, но отца этот разговор определённо заставил крепко задуматься. А через два дня и вовсе вызвал на разговор. Пригласил официально в тронный зал и… В общем, ма, рассказчик из меня плохой. Смотри сама.

И передо мной разворачивается другая панорама.

… зал величественен и прекрасен; редкий чёрный металл, из которого сделаны наши с Аидом троны, вовсе не мрачный, а скорее элегантный. И Аид — тоже. Без привычного наряда Владыки он выглядит… обычно и очень трогательно. Моё сердце даже пропускает удар. Я ведь всегда любила его самого, а не всю эту царственную мишуру вокруг него.

Аид бледен, под глазами чёрные круги, и ещё мне кажется, он похудел и осунулся. Правильно, некому было за ним приглядывать и ругать, если пропустил завтрак. Впрочем, судя по его внешнему виду, он и обеды с ужинами не жаловал.

Сидит на троне, подпирая щёку рукой, смотрит на бедного Загрея хмуро. А мальчик вытянулся в струнку и трепещет весь.

— Пора тебе, сын, — говорит он, и я ёжусь от того, как устало и хрипло звучит голос мужа, — принять бремя власти.

Подзывает его и берёт лежащий рядом на подлокотнике трона венец из того же чёрного металла с кроваво поблёскивающими капельками граната.

Загрей судорожно сглатывает, но ослушаться не смеет, подходит, опускается на одно колено у нижней ступени трона.

Аид спускается к нему и водружает венец прямо на рожки.

— Отец! — взволновано шепчет Загрей. — Это — большая честь, но я не готов.

— Не прибедняйся, — морщится Аид. — Ты был готов уже двести лет назад.

— Но мир… Он же твой… он не примет меня.

Аид усмехается:

— Это — скорее мир твоей матери. Мы — лишь её наместники. Так что мир побрыкается, конечно, пощёлкает челюстями. Но ты справишься. Я сам учил тебя сражаться и прекрасно знаю, на что ты способен.

То, что загорается в глазах Загрея, после этих слов, трудно трактовать однозначно — тут и безграничная преданность, и восторг и благодарность. Я знаю, что Загрей, — хоть и говорил мне другое — на самом деле благоговейно любит отца. И наш разрыв стал и для него серьёзным испытанием.

Аид поднимает сына и вдруг… порывисто обнимает. Он не делал этого, когда Загрей был маленьким и нуждался в отцовской ласке. Теперь оба застывают на мгновенье в объятиях друг друга, словно пробуя — каково это: быть настолько близкими?

Аид разрывает объятия первым.

— Правь мудро, чтобы мне не было стыдно за тебя.

Загрей, бедняга, клянётся Стиксом. Ох, отцу надо было, прежде всего, научить сына не разбрасываться клятвами.

— А ты сам теперь?..

Аид усмехается вновь и разводит руками:

— Оставлю себе должность Советника. Всё равно ведь за советом прибежишь. И Запирающего Двери — тебе Тартар не удержать. Да и вешать такую ношу на родного сына — сволочью надо быть.

— Спасибо, — радостно улыбается Загрей, — лучшего советника мне и не найти. А за советом обязательно приду.

— Шлем-невидимку и двузубец оставить тебе не могу, уж прости, — говорит Аид. — Это — моё оружие. Тебе предстоит обрести своё.

— Я знаю, — соглашается Загрей. — И, кажется, уже его нашёл.

Аид даже умудряется улыбнуться:

— Ну вот и славно. Правь, — и направляется к выходу из тронного зала.

— А ты куда? — сын смотрит пытливо, фамильным взглядом — прямо в недра души. От такого не спрячешься.

Впрочем, Аид и не прячется.

— Одно дело есть. Давненько надо стоило его обстряпать, да всё не досуг было, — произносит он и выглядит при этом, как мечтательный подросток: глаза сияют, полуулыбка трогает тонкие губы.

…на этом «фильм» обрывается, и Загрей смотрит на меня с тревогой.

— Что скажешь?

— Чудны дела твои, Владыка Подземного мира… Вот что скажу.

Загрей хмыкает:

— Которой из двоих теперь?

Пожимаю плечами:

— Не знаю, как теперь называть Аида. Бывшим, вроде, не с руки. Владыки бывшими не бывают.

— Зови его господин советник, раз он сам избрал себе такую стезю.

От этих слов теплеет на душе — наконец-то Аид что-то сделал по своей воле. С чего смертные взяли, что боги — свободны? Мы ещё более подневольные, чем они.