Сны Персефоны

— Мам, тебе не кажется, что он влюбился? — делится опасениями Загрей, возвращая меня в реальность.

— Возможно, — ухожу от прямого ответа. — Ты лучше скажи, как у тебя дела на личном фронте? Владыке положена Владычица.

Загрей тяжко вздыхает.

— Я поговорил с Макарией. Открыл ей свои чувства. А она сказала, что я для неё только брат и сердце её занято другим богом.

Вижу, как сникает мой драгоценный сын: опускаются плечи, гаснут глаза…

— Не переживай, милый, — подбадриваю его. — Значит, она — не твоя судьба. А свою судьбу ты ещё обязательно встретишь. И будешь очень счастлив, мальчик мой.

Он усмехается — грустно, по-отцовски, но глаза полны тепла и нежности.

— Спасибо, мама, я тебе верю. Но … мне пора… — оглядывается, — беспокойное царство досталось…

— Иди, сынок, правь. У тебя всё получится.

Он машет мне и отключается.

Я вожусь с цветами, расставляя их по вазам, и пропускаю, когда появляется следующий визитёр. Впрочем, он всегда умел появляться внезапно. Это — его конёк.

Стоит, оперевшись на столешницу, глаза возбуждённо поблёскивают, а взгляд прежний — ощутимый, раздевающий, клеймящий. Будто утверждающий вновь и вновь: моя! никому не отдам! Безупречно элегантный в чёрном костюме от кутюр. С лёгкой небритостью. Такого — хоть сейчас на обложку дамского журнала. И кто, интересно, выдумал, что он — урод?

Киваю ему в знак приветствия, раскладываю на столе цветы. Они кукожатся в его присутствии, но не вянут. Моей силы хватает, чтобы сохранить их свежесть даже при таком соседстве.

Он первым нарушает тишину:

— Я хотел бы заказать букет, — смотрит в упор, проверяет реакцию, я, наверное, немного нервно заправляю локон за ухо. Я верю ему, хочу верить, но слова сына о том, что отец, возможно, влюбился, сеют в душе крохотные семена сомнения. А мой визитёр продолжает между тем: — Для женщины.

Судорожно сглатываю, но включаюсь в игру:

— Хорошо, опишите её. Так мне легче будет подобрать цветы.

— Описать? — он прикрывает глаза, должно быть, представляя её. — Я не аэд, но если бы был им, сказал бы, что нет никого краше во вселенной. У неё рыжие волосы, молочная кожа, глаза зеленее луговых трав… А когда она танцует под луной, звёзды прячутся от зависти и стыда.

Не аэд значит. Да ещё и смотрит так, будто сейчас бы схватил, содрал одежду и начал осыпать безумными поцелуями. И я бы не возражала — после таких-то комплиментов.

Но мы продолжаем эту волнующую игру. И сейчас мне совершенно не хочется знать правила. Как там сказала Каллигенейя: иногда надо в омут с головой. Вот именно так.

— У неё есть любимые цветы? — интересуюсь я, точно зная, каким будет ответ.

— Нарциссы, — не задумываясь, говорит он.

Улыбаюсь — цветок, которым он соблазнил и подманил меня. Цветок, который перенёс меня в Подземный мир, в новую жизнь.

— Но это весенние цветы, — возражаю я, — для них сейчас не сезон.

Он хмыкает.

— Мне порекомендовали вас, как лучшего флориста. Говорили, что вы творите настоящие чудеса, например, выращиваете розы под землёй. Думаю, вы справитесь.

Он всегда любил смотреть, как я творю недоступную ему магию жизни. Поэтому достаю луковицы нарциссов — свои любимые сорта, бережно касаюсь их, и они пробуждаются на глазах, рождая прекрасные ароматные цветы.

— Добавим что-то ещё? — интересуюсь я.

— Да, несколько плодов граната, если можно.

— Тогда добавлю и цветущую ветку — у меня как раз есть декоративный гранат.

— Что ещё?

— На ваше усмотрение. Сделайте так, будто собираете для себя.

И это «для себя» больно царапает — неужели я опасаюсь не зря? И напрасно приняла те восторженные комплементы на свой счёт. Мало ли на свете рыжеволосых зеленоглазых богинь? А я уже не так молода и хороша, как прежде.

А он продолжает рассыпаться: что, мол, приобрёл недавно милый домик с видом на Ниссейскую долину. Будет удобно свить там уютное семейное гнёздышко.

Начинаю злиться, ломаю тонкий стебель нарцисса, колюсь розами, пачкаю блузку пыльцой лилий. Но букет делаю безупречный. Я была бы рада, если бы мне подарили такой.

Протягиваю ему. Слышу восхищённый вздох.

А потом он из внутреннего кармана пиджака достаёт красную бархатную коробочку, открывает её, и я вижу кольцо — белое золото и чёрные агаты. Оно уютно покоится на алом ложементе.

Мой покупатель опускается на одно колено, протягивает мне цветы и спрашивает прерывающимся от волнения голосом:

— Прекрасная Персефона, сделаешь меня счастливейшим из богов и согласишь разделить со мной вечность?

Смотрит выжидающе, с затаённой надеждой, почти умоляя.

И поскольку я, шокированная, молчу, то продолжает:

— Согласна ли ты выйти за меня, зная, кто я такой и каким могу быть?

Я не понимаю, зачем это. Ведь сам сказал — нас повенчали Предвечные.

— Мне важен твой ответ. Твой выбор, — как всегда он считывает непроизнесённое.

Я заставляю его встать и отвечаю, как тысячи лет назад:

— Да, Аид Безжалостный, я стану твоей женой.

И как тогда первая, подаюсь навстречу и целую.

Вскоре он перехватывает инициативу, и мы целуемся взахлёб, до спёртого дыхания, до полного растворения друг в друге.

Потом он сажает меня на стол, надевает мне на палец кольцо, упирается лбом в мой лоб и строго интересуется:

— Рассказывай, чего себе накрутила?

Прячу глаза, сейчас почти стыдно, но признаюсь:

— Решила, что ты разлюбил меня, потому что я стала старой, некрасивой, а скоро буду ещё и толстой.

Над моей головой раздаётся тихий рык.

— Посмотри на меня! — требует он, и я встречаюсь с ним взглядом.

Он, не прерывая зрительного контакта, целует мне руки, а потом говорит:

— Я сам виноват — видимо, мало тебя лелеял, мало убеждал, что с тех пор, как ты вошла в мою жизнь, другие просто перестали для меня существовать. Ты всегда была и будешь для меня самой красивой. Даже если поседеешь. Даже если твоё лицо покроют морщины. Ты всегда будешь для меня юной Корой, что собирает цветы в Ниссейской долине. Запомни это и впредь не смей оскорблять мою любимую Персефону своими домыслами! — произносит почти зло, а потом наклоняется и целует — глаза, скулы, щёки, шею, шепча: — Наваждение моё, наказание моё, любовь моя…