Сны Сципиона
Шрифт:
Он ушел.
А я натянул тунику и долго сидел на ложе, глядя прямо перед собой. Слова его не были для меня новостью. Я и сам догадывался. Но услышать приговор из уст лекаря…
— Что будем делать? — спросил меня Диодокл.
— Вели приготовить носилки — пускай меня отнесут на берег моря, — велел я вольноотпущеннику.
Визит лекаря дал мне возможность оправдаться перед Эмилией и девочками. Якобы лекарь нашел в моем теле нарушения равновесия жидкостей и велел пить настой из трав и маковый отвар и три дня ничего не есть, пока равновесие не восстановится.
— Глупый совет, — сообщила Эмилия. — И я терпеть не могу медиков: толку от них никакого.
— Ты просто не бывала в палатке медика после сражения, — заметил я.
— А
Глава 10
ПУСТОТА
Весь следующий день я ничего не писал — лежал, мучился от боли, пробуя забыться сном. Отвар, приготовленный Филоном по рецепту лекаря, остывал в чаше подле моего ложа на маленьком одноногом столике, привезенном из Нового Карфагена, а я из упрямства не желал его пригубить. Более всего меня тревожило, кто будет защищать Рим, когда меня не станет. Из Аида не протянешь руку, не отведешь направленный в сердце удар, не расскажешь о своих и чужих ошибках, не остережешь молодых от грядущих бед. Сердце болит за Город и за Младшую мою…
Есть ничего не могу.
Не выдержал и выпил настой лекаря. Горькая мерзкая жидкость, оставляющая на языке жирный налет.
Когда здесь недалеко от моего поместья стоял лагерем отец Гракха, консул, носивший то же имя — Тиберий Семпроний. Консул, которому поручили командовать набранными в легион бывшими рабами, мера вынужденная и неожиданная для римлян — но после разгрома при Каннах солдат было взять неоткуда, так что оружие вручили выкупленным у господ рабам, пообещав им свободу за доблестную службу. Гракх обучал их ходить строем, исполнять команды и воевать так, как положено людям, сызмальства приученным держать в руках оружие. Он выиграл битву, командуя этими рабами. А потом попал в ловушку и погиб вместе с сопровождавшей его турмой [54] всадников. Если оглянуться назад и перечислить все битвы, которые мы проиграли, складывается впечатление, что мы все время терпели поражения. Но в итоге — победили. А Ганнибал проиграл…
54
Турма — отряд всадников в 30 человек, десятая часть алы.
Нам не хватало всего — людей, денег, оружия. Случались года, когда наборщики рыскали по окрестностям, записывая в легионы шестнадцатилетних мальчишек, если те были достаточно сильны, чтобы держать оружие. Число легионов все росло, вскоре их стало более двадцати. Что ни день, появлялся новый враг и наносил истекающей кровью Республике новый удар. У нас не было сил ответить, и скрепя сердце мы откладывали месть мелким шавкам до отдаленных дней и вновь поворачивались лицом к нашему главному противнику, что метался по Италии от одного города к другому, пробуя на прочность людей и стены, побеждая защитников голодом там, где не мог одолеть их оружием или подкупить золотом и лживыми речами.
От Гракха пока нет вестей…
Глава 11
ГРАКХ
На другой день мне сделалось несомненно лучше, и я решил с самого утра вернуться к запискам. Перечитал то, что переписал Ликий, и задумался. Как странно распорядилась Судьба. Если бы мы не проиграли битву под Каннами, я бы никогда не смог стать Сципионом Африканским, Победителем Ганнибала.
Вторую половину 540 [55] года я провел в Городе, пытаясь заполучить должность эдила. Вообще-то в эдилы метил мой брат, но даже при нынешнем скудном выборе шансов избраться у него почти не было. Поэтому он придумал себе какую-то надуманную болезнь, а я решил попробовать заполучить эту должность.
55
214 год до н. э.
Тут мне вспомнилась одна история, никак, впрочем, не связанная с моим избранием. В те дни почти все вечера я проводил в гостях: меня звали как дорогого
гостя во многие дома, просто потому что места за столом, предназначенные прежде для родни и друзей, пустовали.Так однажды меня пригласил один сенатор…
Я не буду называть его имя. Пускай зовут его Гней, как моего погибшего в Испании дядю. Он был уже стар, лет за шестьдесят, а то и больше, под Каннами погиб его единственный сын, и сенатор женился на вдове, чтобы та даровала ему наследника. Но годы давали о себе знать, и женщина никак не могла забеременеть. Они пытались взять мальчика из родни на усыновление, но в те дни было трудно найти ребенка из благородной семьи и в родстве по крови. Помнится, что в сенате пустовали многие скамьи, и скорбная эта пустота служила напоминанием о понесенных утратах. Мы были с Гнеем в родстве, хотя и весьма далеком, но в те годы даже дальнее родство казалось прочнее самого близкого ныне.
Мы сидели в таблинии, стемнело. Я говорил — шепотом — о том, что хочу отправиться в Испанию, чтобы вырвать ее из-под власти Карфагена. Я знал, что рабы в любом доме любят подслушивать, а жизнь учила меня быть осторожным, ибо порой неверно истолкованное слово может стать опаснее выпущенной из засады стрелы. Блюда на столе давно простыли, а новых не принесли. Я отнес это за счет скромности, которой вольно или невольно должны были следовать почти все в воюющем Риме.
Потом я понял, что в доме поразительно тихо. Так тихо, что слышно, как потрескивает фитилек в масляной лампе. Тогда наконец сообразил, что слуг в доме нет. Ни одного. И мне стало не по себе. Невольно мысленно я спросил себя: не причинил ли Гнею какой-то смертельной обиды. Но нет… В битве при Каннах я даже не видел его сына — и не ведаю, как он погиб. Скорее всего, и сам сенатор этого не знал.
И вдруг старик спросил меня:
— Публий… у тебя ведь недавно родился сын?
— Да, сиятельный… — кивнул я, не зная, какое это отношение имеет к нашему разговору. — Как раз через год после той битвы.
— Мой Гней, он остался на том поле. Его золотое кольцо сложили в амфору, чтобы бросить потом к ногам карфагенских сенаторов. Это все, что я знаю о нем. Слуги, что отправились с ним, то ли погибли, то ли были проданы как рабы, и некому даже рассказать мне, как он умер. Был ли у него погребальный костер, или плоть его расклевали птицы. Они разжирели в тот год.
Я молчал. Он вел куда-то разговор, но я пока не понимал, куца.
— Моя Терция. Она ждет тебя в своей спальне. Мне нужен сын, Публий.
Сенатор когда-то командовал легионом, был квестором, потом претором, но до звания консула так и не добрался. И все же он привык повелевать. Это походило на приказ. Я мог бы его не выполнять, но отказ был, по меньшей мере, нелеп.
Я люблю женщин, и жена знала о моих приключениях с другими.
Старик молча поднялся, взял светильник и повел меня в спальню собственной жены. Он сам открыл дверь в комнату и застыл на пороге. Я видел Терцию несколько часов назад — она встретила меня в атрии, где сидела вместе с другими женщинами и пряла шерсть. Аккуратно причесанные волосы, склоненная голова. Густой румянец ярко вспыхнул на округлых щеках и залил даже шею, когда она в первый раз глянула на меня. Теперь мне стала понятна причина ее смущения.
Она уже тогда знала, чем закончится эта ночь и что я войду к ней в спальню под покровом ночи.
Старик оставил светильник и, прежде чем закрыть дверь, сказал.
— Если она понесет, то я не буду к ней больше заходить.
Дверь хлопнула. Мы остались одни.
Терция вдруг всхлипнула.
— Ну что ты, Терция… — я взял в ладони ее лицо, приподнял. Мне нравилось, что я могу называть ее как мою Эмилию. — Я тебе не симпатичен? Скажи, и я просто побуду с тобой, а потом скажешь, что ничего не вышло.
Она замотала головой, и я едва услышал ее: «Не ты».
Ее тело соскучилось по мужским ласкам. Более похотливая и испорченная женщина заманила бы в свою постель искусного в таких утехах раба. Но эта сносила беспомощные ласки старого мужа, лишь бы вновь возродить к жизни угасающий род.
Когда я уходил на рассвете, хозяин вышел в атрий меня проводить.
Он смотрел не слишком дружелюбно — как ни верти, а ревность куснула его сердце не раз и не два в ту ночь, когда до его слуха долетали стоны из маленькой спаленки.