Сны Сципиона
Шрифт:
— Проживу еще год непременно, чтоб поднять ребенка с земли и признать своим, — пообещал старик.
К слову, он сдержал обещание. Я знаю — и знаю точно, что многие семьи были не так щепетильны. Рассказывают, что вдовые женщины, не имевшие наследников, выходили за стариков и спали после того с кем ни попадя — кто с рабом, кто с вольноотпущенником. Семьи этих детей редко признавали, и потому как ни мало было наследников в те годы, в подкидышах не ощущалось недостатка. Каждое утро их находили на рынке. И я время от времени посылал Диодокла на Бычий рынок поглядеть — не подкинули ли нового младенца. Я брал найденыша к себе в дом, точно зная, что уж по матери эти дети вовсе не безродные и не рабы, что наверняка их дед или дядя, или старший брат остался лежать на Каннском поле. Подкидывали больше мальчиков — девочек
Уж коли речь зашла о женщинах, то я должен непременно рассказать о Селене. Многие мужчины позавидовали бы ее сообразительности и уму. Девочкой лет восьми или девяти ее привезли на невольничий рынок. Думаю, ее попросту украли где-то на Востоке из богатой семьи — она умела читать по-гречески и писала складно. Была она смуглой, с миндалевидными глазами и прямыми волосами, черными как вороново крыло. Ее полные чувственные губы всегда были полуоткрыты. А груди… Но я забегаю вперед. В десять лет она была некрасивым цыпленком, но уже умна и находчива. Ее купили в наш дом в помощницы кухарке, и она помогала, не ленясь, делая любую работу и угождая на кухне, при этом держась за свою покровительницу и ни на шаг не отходя. Она сумела втереться в услужение к хозяйке, выполняя не только капризы Эмилии, но и ведя ее записи по хозяйству. А моей Эмилии трудно угодить, чуть что, она награждала жаркими пощечинами прислугу куда чаще, чем я бил своих рабов. Когда года через три какой-то парень из домашних рабов решил затащить Селену в кладовку, она объявила, что хозяин держит ее для себя и коли не найдет в ней невинности, то отрежет всем молодым рабам носы и губы, ну и то, что пониже, тоже. И заявила это таким уверенным тоном, что ей поверили. И с тех пор никто даже по заднице ее похлопать не решался.
Когда ей исполнилось шестнадцать, она явилась ко мне в таблиний и попросила отпустить ее на свободу.
Если честно, я удивился. Другой бы прогнал дерзкую, а я спросил, с какой стати я должен ее отпускать, коли она моя рабыня и может пригодиться на работах.
Она ответила, что ей известно мое сластолюбие, что я почти каждую ночь дома провожу в объятиях женщины. Супруга моя вскоре родит и вряд ли станет удовлетворять мои притязания в ближайшее время. К тому же тело женщины повинуется призывам Луны. И в определенные дни женщина не делит ложе с мужчиной. Так что вторая женщина мне просто необходима. Но если Селена понесет и родит, мне будет неловко видеть сына своего рабом. Она знает мое благородство и уверена в этом. Поэтому пусть незаконный ребенок Сципиона родится свободным.
Меня поразила ее речь — мудрая, рассудительная, речь торговца, а не юной девицы. И в то же время она игриво облизывала губы, поправляла прядь волос, смотрела так, будто немедленно приглашала предаться Венериным удовольствиям. Я ответил: пусть явится ко мне вечером, и коли я найду ее невинной, то отпущу на свободу. Так и вышло. Вот только Селена не родила мне ни сына, ни дочери — она вообще ни разу не рожала. Меня это устраивало — ее тело долго не старело и доставляло мне всякий раз удовольствие, когда моя супруга не могла или не желала этого сделать.
История эта, с другой стороны, показывает, как самый точный и здравый расчет рушит нам Судьба, будто нарочно желая посмеяться над нами.
Около полудня прибыл Тиберий Семпроний Гракх. Годами Тиберий лишь на семнадцать лет моложе меня (если я верно помню), то есть далеко не мальчик. Но выглядит он куда краше, чем в свои уже далекие двадцать лет — я помню его неуклюжим и тощим подростком, похожим на нелепого гусенка — с длинной шеей и редкими волосками бороды, которую он недавно в первый раз постригал, чтобы возложить на алтарь и сжечь в жертву богам. Он рос без отца (да и не помнил его), опекаемый родственниками, которых зачастую не было дома, потому что все они воевали, а он мужал, впитывая известия об этих битвах.
Теперь он сделался степенным, уверенным в себе мужчиной. Широкоплечий, сдержанный в движениях, на загорелом лице ярко сверкали зубы. На висках в густых кудрях уже пробивалась
седина, будто чуть приснежило темный камень на гребне горной гряды. Я невольно и сразу сравнил его с камнем — такую излучал он уверенность и твердость.В это утро еще засветло он прислал раба с известием, что приезжает, просил истопить баню и уделить ему место за столом. Это было любезно. Мои женщины в тот день как раз собирались на рынок. Уж не ведаю, что они рассчитывали там прикупить — после роскошного Рима в далекой провинции. Но на асс здесь можно взять столько, сколько в Риме не получишь и за целый сестерций, посему сыр или фрукты они закупали целыми корзинами. Я попросил привезти для меня свежего сыра от Тита Веллия — этот ловкач-фермер умудрился не только вернуться с войны, но и завести отличную сыроварню — каким-то чудом семья его не разорилась без хозяина, и теперь вся округа лакомилась чудесным сыром. Кажется, его сыр — единственное, что я могу еще есть.
Итак, женщины вместе со своими дерзкими служанками, Диодоклом и двумя крепкими рабами для охраны отбыли на базар. Я попросил их позаботиться о закупке снеди с учетом нового гостя.
Как это ни удивительно, но питье Филона помогало, и в тот день я почти не чувствовал боли.
Тиберий Семпроний прибыл верхом в сопровождении всего лишь двух рабов. Свита чрезвычайно скромная, а по нынешним временам поступок еще и неосмотрительный. Я попенял ему и напомнил, что в письме упоминал о разбойниках.
Тиберий рассмеялся:
— Мой меч при мне! — тут он положил ладонь на рукоять спаты. — Думаешь, я бы не сумел отбиться от кучки сброда?
— Они не сброд, а бывшие солдаты, потерявшие дом, землю и семью.
Ехать без серьезной охраны было не то что неосмотрительно, а просто глупо. Но у каждого из нас в душе спит зернышко подобной глупости, и противиться ей мы не в состоянии — она или губит нас, или возносит — некоторых буквально — на Олимп, и тут неведомо, как выпадут кости.
Впрочем, такая бездумная дерзость очень даже понятна в Гракхе — его отец угодил в ловушку, расставленную Ганнибалом, и погиб, отбиваясь от напавших на него пунийцев. Верно, и сын его подспудно мечтал попасть в такую же роковую ситуацию и проверить, сможет ли он сдюжить там, где отец его пал. Он только с виду человек рассудительный, а по характеру — необыкновенно горяч и способен на действия отчаянные — помню, когда я посылал его в разведку, так он в три дня верхом проскакал расстояние от Амфиссы до Пеллы, дабы удостовериться, что Филипп Македонский ничего не затевает против Рима.
Мы отправились в баню. Долго сидели в жарко натопленном терпидарии на скамье, попивая разбавленное вино. Я позволил себе сделать несколько глотков, всякий раз опасаясь, что снова накатит тошнота. И позавидовал Гракху — крепости его тела, больше подходящего двадцатилетнему юноше: под кожей ни капли жира, широкие плечи, руки если и не могучие, то явно сильные, способные бросать пилумы и рубиться мечом в сече.
— Ты не задумывался о женитьбе, Тиберий?
— О, вот о чем речь! Теперь понятно, почему ты меня вызвал так спешно. Но, кажется, Корнелия уже просватана за молодого Назику. Неужели ты передумал? — в его голосе послышался явный интерес.
— Старшая не для тебя, ты разведешься с нею через месяц, поверь мне на слово. А вот младшая — действительно чудо, уверяю тебя. Когда она вырастет, за нее будут свататься цари.
— Сколько ей?
— Десять.
— Ты смеешься? Еще нужно ждать лет шесть, не меньше. Я люблю женщин, но не детей…
— Я не женитьбу тебе предлагаю, а обручение. Я не могу ждать, Тиберий. Я умираю.
Он на миг опешил, потом внимательно оглядел меня, взгляд его ощупал мои выпирающие под кожей ребра, отметил землистый цвет кожи; запавшие глазницы, заострившиеся скулы.
— Ты уверен?
Почему, когда речь заходит о смерти, все именно так и спрашивают — уверен ли ты, что умрешь? Конечно же уверен! Никому не удавалось этого избежать. Чтобы быть бессмертным, надо бессмертным родиться. Я не могу взойти на небо, чтобы поселиться в синем небесном храме, как писал в стихах своих Энний. Однажды мне снился подобный: колонны его — клубящиеся облака, сквозь синеву вечереющего неба сверкали первые крупные звезды — куда крупнее, чем их можно видеть на земле. Но это только сон, и, в отличие от прежних, он ничего не пророчит.