Со спичкой вокруг солнца

— Что ж тут страшного? Дадите семьдесят копеек на такси судебному исполнителю, он снова доставит к вам сына.

— Когда сыну четырнадцать лет, судебный исполнитель уже не властен над ним. В четырнадцать лет сын сам решает, с кем ему жить: с матерью, с отцом или с бабушкой? Элегий живет, спит, ест сейчас дома, потому что тут отец. Он любит, уважает отца, а не мать.

— Незавидное у вас положение.

— Помогите. Скажите ему, — кивок на дверь, — пусть он поговорит, заставит мальчишку любить, уважать мать.

— Вы думаете, он может сделать это?

— Пусть как член партии воздействует на сына-комсомольца. Прикрикнет на паршивца, отлупит его, выдерет за уши. Так ведь тоже нельзя, чтобы человека никто не любил, никто не уважал: ни муж, ни сын, ни мать, Вера Александровна, ни один из соседей… Этак и с ума свихнуться не долго. Ну как, поговорите, скажете, — кивок на дверь, — ему?

— Да.

Мне и самому хотелось вызвать молчальника на откровенность. А жена стоит рядом, не уходит.

— Вы хотели поговорить с ним? Говорите. Чего ждете?

— Жду, когда мы останемся с ним вдвоем.

— Зачем?

— Разговор без свидетелей будет откровенней.

— Я не свидетель — жена. Он, — кивок на дверь, — мои муж. Если он хочет что-то сказать, пусть говорит при мне. Один на один я вас не оставлю.

Вот, думаю я, он наконец взорвется, выйдет из терпения.

А он стал только чуть бледнее и, повернувшись, вышел из комнаты.

— Куда? — кричит она, как кричат кошке или собачонке. — Назад!

А он, не оборачиваясь, прибавляет шаг.

— Если он не придет домой, то вы вспомните тогда Дусю Морозову. Я и его и вас выставлю из партии, — говорит она мне и спешит за ним, чтобы догнать, сказать это же и ему.

Примерно через неделю я позвонил к нему в цех. Спросил:

— Ну как?

— Ох! — послышалось в ответ.

И в этом «ох!» была такая безнадежность, что мне сразу стало ясно: муж Дуси Морозовой решил пока оставить свои отношения с женой на прежних, половинных началах. Ни войны, ни мира. Будь что будет, он по-прежнему не откроет рта в свою защиту.

А она не из тех, кто молчит, она из тех, кто кидает камни в окна.

* * *

Кончил говорить Мирон Сердюк, а к нему уже летит вопрос: «Как, написал ты фельетон о Дусе Морозовой?»

— Написал.

— Правильно!

— Не написать про Дусю было бы грешно, — говорит кто-то. — Уж больно противная тетка. А вот я встретил одну…

— Тетку? — осторожно спрашивает наш председатель Вал. Одинцова.

— Да.

— Мать?

— Да.

— Может, хватит? — спрашивает Вал. Одинцова. — Я начала разговор на эту тему, и я вношу предложенье поставить здесь точку. Тема эта деликатная. Писать или не писать? И в каких случаях писать? Ответ на этот вопрос фельетонисту должен подсказать его вкус, его такт. Но на прием в редакцию ходят не только вздорные мамы, поэтому давайте говорить и о других встречах, которые бывают у фельетонистов.

— Вызов принят, — подхватывает предложение Вал. Одинцовой Аркадий Поскокин. — И если вы разрешите, я расскажу историю одного фельетона, который был напечатан недавно у нас на Дальнем Востоке.

И так как возражений не последовало, Арк. Поскокин начал свой рассказ так:

НЕ ОТХОДЯ ОТ КАССЫ

Из тайги, в наш город прилетел начальник комплексной археологической экспедиции, доктор исторических наук Рафик Айрапетович Мугурдумов. Экспедиция занималась раскопками древнего урочища в богом забытом месте и четыре месяца находилась в пятистах километрах от ближайшей почты и в тысяче — от ближайшего универмага, поэтому члены экспедиции дали доктору наук тьму-тьмущую всяких поручений. Рафик Айрапетович должен был сдать на почту 70 простых и заказных писем, отправить 85 телеграмм и позвонить в разные города по 20 телефонам.

Кроме того, начальник экспедиции должен был купить: кому-то несколько тюбиков хвойной зубной пасты, еще кому-то — яичного мыла и еще кому-то — болгарских сигарет «Слънце». Чем только не приходится заниматься научному руководителю в дальних экспедициях!

Три первых дня по приезде доктор наук выполнял частные поручения членов экспедиции. Купил зубную пасту, мыло, сигареты. Сдал в окошко на почте 70 простых и заказных писем. Рафик Айрапетович думал таким же образом разделаться и с телеграммами, но девушка в окошке телеграфа отказалась принять не по форме написанные их отправителями телеграммы и заставила доктора наук переписать каждую на телеграфном бланке. И доктор наук переписал все восемьдесят пять.

Потом он сдал заказ на 20 телефонных вызовов и два дня провел в телефонной будке, выкрикивая на разные лады, разным людям, в разные города одну фразу:

«Жив. Здоров. Скучаю. Целую». Или: «Скучаю, Жив. Здоров. Целую». Или: «Целую. Скучаю. Жив. Здоров».

Доктор наук кричал сегодня по телефону то, что он писал вчера в телеграммах. Загрузив до отказа телефон, почту и телеграф своими «скучаю» и «целую», Рафик Айрапетович отправился в областное отделение банка получать заработную плату за прошедшие месяцы на 35 членов экспедиции. Если бы доктор наук пошел за деньгами не сегодня, а, скажем, вчера, все, что случилось потом, может быть, и не случилось бы. Ибо вчера в отделении госбанка был тихий невыплатной день, это во-первых, и, во-вторых, вчера не было еще известно, куда приблудился муж бухгалтера Квакши, три дня назад сбежавший после ссоры с женой из дома.

А сегодня служащие банка работали с двойной нагрузкой. Сегодня жители нашего города получали зарплату и банк наводнили кассиры городских предприятий и учреждений. Не всех, конечно, а только половины. Но для того, чтобы обеспечить зарплатой даже половину, из подвалов областного отделения банка наверх в кассу беспрерывно подносились чемоданы, полные денег.

Служащим банка было от чего сбиться с ног, а тут еще к физической нагрузке прибавляется морально-этическая. К двенадцати дня становится известным, где был и что делал пропавший супруг бухгалтера Квакши. Он, оказывается, приблудился к квартире счетовода Шевержеевой и остался у нее не на ночь, что он делал обычно, а уже на постоянное жительство.

Шевержеева была молода и красива, а Квакша немолода и некрасива. В поведении супруга сотрудники банка видели логику, и всерьез его, этого супруга, никто не осуждал. Общественность осуждала ее, молодую и красивую, обездолившую товарища по работе, не молодую и не красивую, с которой проработала пять лет в одном подсекторе и сидела через стол в одном операционном зале.

— Этично это или неэтично? — спрашивала общественность и дружно отвечала: — Неэтично, не по-товарищески.

Больше других осуждала факт увода чужого мужа со двора старший кассир Ксения Борисовна, которая тоже была немолода и некрасива и тоже имела малонадежного мужа. И то обстоятельство, что сегодня оказалась обездоленной Квакша, а не она, Ксения Борисовна, было чистой случайностью. Завтра и ее муж мог сделать то же самое, уйти к другому счетно-кассовому работнику, молодой и красивой. Не к счетоводу Шевержеевой, та, слава богу, увела супруга у Квакши и была уже занята. Муж старшей кассирши мог уйти к счетоводу Мушкиной, которая работала в том же операционном зале и была еще моложе и красивее Шевержеевой.