Соавторы

–  Никто не узнает, - убеждала ее мама, - у тебя справка о том, что ты простыла. Ты только сама никому не говори, и все будет хорошо.

На второй день к Лене зашла подружка-одноклассница, проведать больную. Лена встретила ее с тюрбаном на голове.

–  Привет! Что с тобой? Грипп?

–  Простыла, - заученно ответила Лена.
– Насморк.

И кашляю.

Для убедительности она даже кашлянула пару раз.

–  А почему голова завязана?

–  А… это мама мне голову помыла, - не растерялась девочка.

–  Как это - голову помыла?
– возмутилась подружка.
– Ты же простужена. Мне моя мама говорит, что нельзя мыть голову, когда болеешь.

Лена молча пожала плечами, против слов чужой мамы аргументов у нее не нашлось, а авторитет взрослых был пока еще достаточно высок.

–  Слушай, а откуда так керосином воняет?
– спросила настырная подружка, сморщив носик.
– От тебя, что ли? Ну точно, от тебя.

К этому Лена готова не была, растерялась и выложила задушевной подружке все как есть.

–  Только никому не говори, ладно?
– попросила она.
– Дай слово, что не скажешь.

–  Клянусь! Честное пионерское под салютом всех вождей!
– торжественно произнесла та.

Но многого ли стоили "честные пионерские слова", данные двенадцатилетней девочкой, в начале восьмидесятых? Вероятно, немного, потому что когда через три дня Леночка Щеткина появилась в классе, ее встретили улюлюканьем. "Вшивая! Вшивая!" - радостно кричали те, кто еще недавно считал Лену первой умницей и красавицей класса. "Я не буду с ней сидеть, от нее керосином воняет, я от нее вшами заражусь!" - горланили мальчики, мстя ей за то, что не обращала на них внимания.

Лена убежала из школы и прорыдала дома до самого возвращения матери с работы.

–  А я тебе говорила, нельзя никому доверять, нельзя никому ничего рассказывать, - сердито выговаривала ей Лариса Петровна.
– Так тебе и надо, болтать меньше будешь.

Мать действительно частенько повторяла девочке о том, что язык надо держать за зубами и никому ничего лишнего не говорить. Папа выездной, его постоянно проверяют и милиция, и КГБ, и не нужно, чтобы люди знали, чего и сколько у них в семье есть. Лариса Петровна ходила, к примеру, уже три года в одной и той же шубе, и зачем кому-то знать, что муж на самом деле привез ей из-за границы еще две, которые она с большой выгодой продала приятельницам в Новосибирске. Люди завистливы, поучала мама дочку, они не любят, когда другие живут лучше, чем они сами, и из зависти делают другим всякие пакости. Могут анонимку написать и еще что-нибудь придумать. А папа постоянно под контролем органов, потому что часто ездит за границу, к нему - внимание особое, и что бы в семье ни происходило, за порог квартиры этого выносить нельзя. "Если тебе очень хочется чем-то поделиться, поделись со мной, - говорила Лариса Петровна Леночке.
– Зачем тебе эти глупые подружки, которые не только все разболтают, но еще и переврут?"

"Чего и сколько" на самом деле означало "всего и много", но распространяться об этом не следовало. Времена такие были… Лена маму слушалась, девочек в гости не приглашала, благосостоянием семьи не хвасталась, но, оказывается, совет держать язык за зубами и никому ничего не рассказывать относился не только к вещам, деньгам и разговорам между родителями. Это был первый урок, настолько болезненный, что хватило его надолго.

Шли годы, Леночка росла-росла и выросла в красивую девушку, самую красивую и самую умную на своем курсе, поскольку училась она в экономическом вузе опять-таки на одни пятерки. Память о позоре "вшивости" стерлась, но выводы, сделанные из той печальной истории, осели в ее прелестной головке накрепко. Никаких задушевных подружек, никаких откровений. Лена давно привыкла не дружить, а только делать вид, что дружит. Не делиться сокровенным, а умело поддерживать разговоры, создавая иллюзию тесного общения. И постепенно она привыкла не нуждаться ни в ком.

Но и тут выстроенная защитная стена оказалась недостаточно надежной. Была у Леночки проблема интимного свойства: на ее стройных, чудесной формы ножках росли волосы, густые и длинные. Это сейчас, в наше время, волосатые ноги перестали восприниматься как катастрофа, и в каждом салоне красоты на каждом углу вам предлагают различные по стоимости, болезненности и устойчивости эффекта процедуры эпиляции. А тогда, на рубеже девяностых, приходилось либо постоянно брить ноги и потом подолгу бороться с раздражением и сыпью, либо скрывать дефект одеждой - брюками или плотными черными колготками. Опасность таилась и в занятиях по физ-подготовке, когда пришлось бы снимать одежду на глазах у всех однокурсниц в общей раздевалке, но тут Леночка пошла по испытанному пути: мама, как и прежде, добыла ей справку о заболевании глаз, при котором запрещается заниматься физкультурой. Физкультуру Лена терпеть не могла всю жизнь, и если до восьмого класса школы ей приходилось посещать ненавистные уроки, то, когда волосы на ногах обрели зримость, Лариса Петровна согласилась помочь дочери: проблема была чисто женской, и мать ее поняла.

Двадцатилетняя Леночка Щеткина сексом в полном объеме пока не занималась, посему предпочитала колготки, а не бритье. Но когда рядом с ней появился молодой человек, в которого она влюбилась без памяти, и дело явно шло к тому, чтобы улечься с ним в постель, девушка поняла, что надо что-то делать. Остаться в колготках не удастся никак. Поэтому она рискнула и воспользовалась бритвой, надеясь, что все обойдется и ни раздражения, ни сыпи не будет. Ведь не у всех же они были, у некоторых как-то обходилось.

Но у нее не обошлось. Ноги покраснели, их обнесло отвратительными прыщами, и все это мало того, что было совершенно неэстетично, но еще и ужасно чесалось. А тут, как назло, во время лекции Лена неловко повернулась, задела ногой выщербленный край стола, и на колготках образовалась дыра с длинной, до самой пятки, широкой стрелкой. Девушка была предусмотрительной и всегда носила с собой запасную пару, поэтому в перерыве помчалась в туалет переодеваться. И тут… То ли она плохо закрыла защелку на двери кабинки, то ли сама защелка была слабо прикручена, но кто-то дернул снаружи дверь, и она распахнулась.

–  Ой, извини, - пробормотала Ленина однокурсница, - я думала, здесь свободно.

Она уже собралась было закрыть дверь, но взгляд ее упал на покрытые прыщами, воспаленные ноги.

–  Господи, Щеткина! Что это у тебя? Псориаз, что ли?

Ужас сменился сочувствием, сочувствие - догадкой.

–  Или ты ноги бреешь? У тебя что, ноги волосатые?

Никакого объяснения у Лены заготовлено не было, ей ведь казалось, что она все предусмотрела, даже физкультуру, и больше ей ничто не угрожает. В этой дурацкой ситуации она оказалась безоружной, когда выбирать приходилось из того, что предлагала однокурсница: либо псориаз, либо волосатые ноги. И то и другое было для Леночки неприемлемым, сделать выбор она не смогла, а посему промолчала.

Однокурсница ее молчание расценила по-своему.

–  Да ты не переживай, я никому не скажу.

Надо ли говорить, что на следующий день весь курс знал, какие на самом деле ноги у первой красавицы Лены Щеткиной. Информация распространилась достаточно далеко за пределы курса, потому что молодой человек, в которого девушка была страстно влюблена, больше к ней и близко не подходил. Вряд ли его смутили бы волосы на ногах, но предположение о кожном заболевании свое дело сделало.

Из случившегося был сделан вывод о том, что нельзя не только рассказывать о себе никому, но и допускать, чтобы о тебе помимо твоей воли узнавали то, что ты хотела бы скрыть. К моменту окончания института Елена Щеткина мастерски овладела умением жить так, чтобы никто ничего о ней не знал, и при этом у всех складывалось бы впечатление, что она вся на виду и всем про нее все известно.

Однако борьба с распространением информации о самой себе была лишь одним из факторов формирования характера Леночки Щеткиной. Другим фактором были ее родители, вернее, отдельно - мать, отдельно - отец, и отдельно - их взаимоотношения.

Научные достижения своего мужа Лариса Петровна в грош не ставила, они представляли для нее ценность ровно настолько, насколько позволяли ему ездить в загранкомандировки, а также получать премии, имеющие денежное выражение, и звания и должности, к которым прилагались какие бы то ни было блага и льготы. Михаил Аркадьевич был старше жены лет на пятнадцать, и когда он женился, то был уже и доктором наук, и профессором, и закоренелым холостяком. Изменять ему Ларочка начала года через три после рождения дочери; о ее похождениях знал весь Академгородок, за исключением самого Щеткина.