Собачьи радости (Избранное)

Даже пейзаж за спиной Магдалины написан не только ради того, чтобы как-то заполнить свободное от Марии место, - эти промозгло-серые, опостылевшие коричневые тона кричат об ужасных условиях, в которых жили простые, никому не нужные испанцы.

На всех картинах художнику удавались глаза. Особенно хорош у Магдалины правый глаз. Ниже, под глазом, хорошо виден рот, из которого доносится немой вопрос.

Давайте дружно вглядимся в нежное тело, написанное в теплых тонах. Да, Мария - девушка не из рабочей семьи! На руках ни одной царапины, тем более мозоли. Трудно придется Магдалине в дальнейшей жизни.

На коленях у Марии лежит книжка и чей-то череп. Сейчас трудно сказать, кто позировал художнику. Над этим придется поломать голову нашим искусствоведам.

Слева от черепа мерцает графин с какой-то жидкостью. Что это? Вода, вино или другой яд? Неизвестно! Но вкус приятный.

В целом картина поражает своей чистотой. Белоснежные кружева, покрывало поверх Магдалины все это говорит нам о тяжком труде испанских прачек, день и ночь стирающих белье испанской знати, погрязшей в роскоши, вине и женщинах.

Таким образом, можно рассматривать "Кающуюся Марию Магдалину" как суровый документ той далекой эпохи.

Документ, подписанный рукой Эль Греко, замечательного художника, умершего в 1614 году, не дожившего до правильного понимания своей картины более трехсот шестидесяти лет.

Лингвист

Просто гора с плеч. Три года отдал, думал, мозги свернутся, но добил! Можете меня поздравить. Я наконец выучил будунуйский язык. Читаю, правда, со словарем, но болтаю без напряжения. Пожалуйста, спросите меня что-нибудь по-будунуйски. Ну? Любое спросите! "Как вас зовут?" "Который час?" Чего молчите? А-а! Не можете спросить по-будунуйски. Вы языка не знаете. Даже как он выглядит. И выглядит ли. А я могу спросить кого угодно о чем угодно, и мне никто не ответит. Кроме меня! И еще двух человек.

Будунуйцы - древнейшее племя на юге Африки. Причем от племени осталось человека два с небольшим. Две старушки и старичок. Но им жизнь не грозит, в газетах писали. Так что чуть-чуть потерпеть - и я останусь единственным в мире, кто в совершенстве владеет будунуйским языком. Представляете, какая удача? Единственный в мире! Наконец я смогу высказать вслух все, что у меня накипело! Трихонда брухерто! Да-да, так и скажу: "Трихонда брухерто в конце концов!" М-да, крутовато, конечно... Тогда просто: "Брухерто в конце концов!" Сильно сказано, не правда ли?

Вот чем мне эти будунуйцы нравятся: что думают, то и говорят.

Шанс

Тридцать восемь лет Леня Козлович честно прожил в коммунальной квартире на двадцать пять человек. Леня привык к соседям, к удобствам, которых не было, и к своей комнате площадью двадцать два не очень-то квадратных метра, такая она была вытянутая, коридорчиком, зато как просторно под высоким лепным потолком! Раньше во всем этом доме кто-то жил.

Жильцы на все шли ради отдельной квартиры. Фиктивно женились, разводились, съезжались, менялись, азартно рожали детей, прописывали умерших, укрывали живых. А Леня с детства был недотепой, фиктивно жить не умел. Женился, родил себе девочку - все, что он мог.

И вот наконец дом пошел под капитальный ремонт, людей расселяли в совершенно отдельные квартиры со всеми удобствами.

Леня с женой своей Люсей по ночам, чтоб не разбудить дочь Ленку, шепотом, чуть не до драки спорили, куда что ставить. До чего же легко в голове поместились роскошные большие слова: "гостиная", "спальня", "детская". Квартира, как известно, полагалась двухкомнатная, и все равно это были сладкие споры: что, куда... Отдельная! Значит, в чем хочешь ходи, куда хочешь - плюй, и в туалет не спеша, от души наконец...

В понедельник Леня, радостный, как предпраздничный день, явился в отдел учета и распределения жилплощади.

У комнаты номер шестнадцать была небольшая очередь. Принимал инспектор Чудоев М. П. Его имя произносили уважительно, выговаривая каждую буковку: Максим Петрович!

Дождавшись очереди, Леня постучал и вошел. Максим Петрович был чудовищно хорош, в черном костюме, зеленой рубашке и синем галстуке. То ли он любил рискованные сочетания, модные в этом сезоне за рубежом, то ли был начисто лишен вкуса, что мог себе позволить в силу занимаемой должности. Небольшие карие его глазки косили так, что встретиться с Максимом Петровичем глазами практически было невозможно. То есть посетитель видел Чудоева, а вот видел ли посетителя Чудоев - поручиться было нельзя.

Леня выложил на стол справки и спросил: "Скажите, пожалуйста, на что мы можем рассчитывать?" Максим Петрович разложил пасьянс из мятых справок и сказал: "Согласно закону, получите двухкомнатную квартиру в районе новостроек".

Леня и сам знал, что положено согласно закону, но, как известно, закон у нас один на всех, а нас очень много, поэтому закона на всех не хватает, и тот, кто бойчей, свое не упустит, чье бы оно ни было! Причем все в удовлетворении, потому как большинство понятия не имеет, как живет меньшинство, что для счастья, пожалуй, самое главное. А кто хочет жить лучше, надеждой источен до косточек, лишь глазки горят, но с годами обугливаются, гаснут.

Но шанс, шанс есть у каждого!

И, подмигнув двумя глазами, Леня, как ему показалось, интимно шепнул:

– Знаю, что нельзя, но смерть как охота... трехкомнатную.

Максим Петрович развел глаза в стороны:

– Я бы с радостью, но вы же знаете сами. Если бы вы были матерью-героиней, академиком, хотя бы идиотом со справкой, то, естественно, имели бы право на дополнительную жилплощадь, а если вы нормальный человек, увы!

И тут Леня выплеснул из себя фразу, бессмысленную до гениальности. Она прозвучала так:

– Максим Петрович! Размеры моей благодарности будут безграничны в пределах разумного.

Максим Петрович, пытаясь понять смысл услышанного, перестал на миг косить и, показав Лене глаза, которые оказались не карими, а зелеными, прошелестел одними губами:

– Зайдите в четверг после трех. И не забудьте размеры границ.

Дома, сидя за столом и тряся над борщом перечницу, Леня сказал жене:

– Люсь, падай в обморок! Я, кажется, выбил трехкомнатную.

Люся, как при команде "Воздух!", рухнула на пол и, припав к ногам мужа, заголосила:

– Ленчик! Миленький! Положена двухкомнатная - будем жить. Раз ты что-то задумал, и однокомнатной не дадут. У тебя легкая рука, вспомни. Из ничего - бац - и беда!

– Цыц!
– Леня треснул по столу вилкой.
– Цыц, любимая! Сначала послушай, а потом убивайся. Тут все чисто. Ну, придется немного дать. Но иначе никогда не видать трехкомнатной.

– А ты что ему пообещал?
– спросила жена.

Леня поворошил вилкой тушеную капусту:

– Я ему тонко намекнул.

Люся села: