Собачьи радости (Избранное)
Шрифт:
– Будешь?
Витя протянул разломанную пополам пачку "Беломора".
Художник взял папиросу. Закурили.
– А это что?
– спросил Бурчихин, осторожно дотронувшись до нарисованной черточки на щеке, и присел к столу.
– Шрам, - объяснил художник, - сейчас там у вас царапина. Она заживет, а след останется.
– Останется, говоришь? Жалко. Хорошая щека могла быть. А значок к чему?
Художник наклонился к бумаге.
– Тут написано "Технологический институт".
– Думаешь, институт кончу?
– тихо спросил Бурчихин.
Художник пожал плечами:
–
– А в семейном плане что ожидается?
– Витя нервно отбросил папиросу.
Художник взял авторучку и на балконе дома набросал зелененький женский силуэт. Откинулся на стуле, посмотрел на рисунок и чиркнул рядом детскую фигурку.
– Девочка?
– фальцетом спросил Бурчихин.
– Мальчик.
– А кто женщина? Судя по платью, Люся?! У кого же еще зеленое платье?
– Галя, - поправил художник.
– Галя! Ха-ха! То-то я замечаю, она меня видеть не хочет! А значит, кокетничает! Ну, женщины, скажи, да?
– Витя засмеялся, не чувствуя боль от царапины. А ты хороший мужик!
– Он хлопнул художника по узкой спине.
– Пива хочешь?
Художник сглотнул слюну и прошептал:
– Очень! Очень хочу пива!
Бурчихин подозвал официанта.
– Пару жигулевского! Нет, четыре!..
Витя разлил пиво, и они молча начали пить. Вынырнув на середине второго стакана, художник, задыхаясь, спросил:
– Как вас зовут?
– Бурчихин я!
– Понимаете, Бурчихин, я вообще-то маринист.
– Понимаю, - сказал Витя, - это сейчас лечат.
– Вот, вот, - обрадовался художник.
– Мне море рисовать надо. У меня с легкими плохо. Мне надо на юг, к морю. Чтобы ультрамарином! Здесь этот цвет ни к чему. А я люблю ультрамарин неразбавленный, чистый. Как море! Представляете, Бурчихин, - море! Живое море! Волны, утесы и пена!
Они выплеснули пену из стаканов под стол и закурили.
– Не переживай, - сказал Бурчихин.
– Ну?! Все будет хорошо! Сидеть тебе в трусах у моря с ультрамарином! У тебя же все впереди!
– Правда?!
– Глаза художника вспыхнули и стали как нарисованные.
– Вы думаете, я там буду?!
– О чем разговор?
– ответил Витя.
– Будешь у моря, о легких забудешь, станешь большим художником, купишь дом, яхту!
– Скажете тоже - яхту!
– Художник задумчиво покачал головой.
– Разве что лодку, а?
– Конечно! А еще лучше - и мальчик, и девочка! Здесь на балконе у тебя запросто девчушка поместится!
– Бурчихин обнял художника за плечи, на что ушло полруки от локтя до ладони.
– Слушай, друг, продай полотно!
Художника передернуло.
– Как вы можете?! Вам никогда не продам! Хотите - подарю?!
– Спасибо тебе, - сказал Витя.
– Спасибо, друг! Только сними с шеи галстук: не могу на себе его видеть - дышать тяжело!
Художник чиркнул по бумаге, и галстук превратился в тень пиджака. Бурчихин осторожно взял лист и, держа его перед собой, пошел между столиками, улыбаясь нарисованной улыбкой, шагая все тверже и уверенней. Художник допил пиво, достал чистый лист и положил на мокрый столик. Улыбнувшись, нежно погладил боковой карман, где лежал нераспечатанный тюбик с ультрамарином. Потом поднял глаза на сопливого паренька за соседним
столом. На руке у него было вытатуировано: "Нет счастья в жизни". Художник нарисовал фиолетовое море. Алый кораблик. Зеленого бравого капитана на палубе...Именинница
– Еще больше внимания каждому!
– сказал директор.
– Поэтому проведем День именинника. Попрошу вас, Галочка, выписать лиц, которым в этом году исполняется сорок лет, пятьдесят, шестьдесят и так далее до конца. В пятницу всех разом и отметим. А чтоб этот день врезался в память людям, - сорокалетним дадим по десятке, пятидесятилетним по двадцатке и так далее до конца.
Через час список был готов. Директор пробежал его глазами и вздрогнул:
– Что такое?! Почему Ефимовой М. И. исполняется сто сорок лет?! Вы думаете, что пишете?!
Секретарша обиделась:
– А сколько ей может быть лет, если она 1836-го года рождения?
– Ерунда какая-то.
– Директор набрал номер.
– Петров?! Опять непорядок! Почему Ефимовой М. И. сто сорок лет? Она что, памятником у нас работает?! В паспорте так написано?.. Сам видел?! М-да. Вот заработалась женщина.
Директор бросил трубку и закурил. "Какой-то идиотизм! Если за сорок лет даем десять рублей, за сто сорок... сто десять рублей, вынь да положь, так?! Хитрющая баба эта Ефимова М. И.! Черт с ней! Пусть все будет красиво. Заодно остальным стимул будет. За такие деньги любой до ста сорока дотянет!"
На следующий день в вестибюле появился плакат: "Поздравляем именинников!" Ниже тремя столбиками шли фамилии, возраст и соответствующие возрасту суммы. Против фамилии Ефимовой М. И. стояло: "140 лет - 110 рублей".
Люди толпились у плаката, сверяли свои фамилии с написанными, как с лотерейной таблицей, вздыхали и шли поздравлять счастливчиков. К Марье Ивановне Ефимовой подходили неуверенно. Долго разглядывали ее. Пожимали плечами и поздравляли.
Сначала Марья Ивановна, смеясь, говорила: "Перестаньте! Это же шутка! Мне в паспорте по ошибке написали 1836-й год рождения, а на самом деле 1936-й! Это опечатка, понимаете?!"
Сослуживцы кивали головой, пожимали ей руку и говорили: "Ну, ничего, ничего, не расстраивайся! Выглядишь прекрасно! Больше восьмидесяти тебе никто не даст, честное слово!" От таких комплиментов Марье Ивановне стало плохо.
Дома она выпила валерьянки, легла на диван, и тут начал звонить телефон. Звонили друзья, родственники и совсем незнакомые люди, которые от души поздравляли Марью Ивановну с замечательной годовщиной.
Потом принесли еще три телеграммы, два букета и один венок. А в десять вечера звонкий детский голос в телефонной трубке произнес:
– Здравствуйте! Мы, учащиеся 308-й школы, создали музей фельдмаршала Кутузова! Мы хотим пригласить вас как участницу Бородинского сражения...
– Как тебе не стыдно, мальчик!
– закричала Марья Ивановна, поперхнувшись валидолом.
– Бородинская битва была в 1812-м году! А я 1836-го года рождения! Вы ошиблись номером!
– Она швырнула трубку.
Спала Марья Ивановна плохо и два раза вызывала "неотложку".
В пятницу к 17.00 все было готово к торжествам. Над рабочим местом Ефимовой прикрепили табличку с надписью: "Здесь работает Ефимова М. И. 1836-1976".