Собиратель земель

Но это после, а нынешняя ситуация требует концентрации и контроля.

— Агафья, он тебя снасильничал? — спросил я, показывая тоном, что именно нужно ответить, якобы бедной девушке.

— На тебя токмо и уповаю, защити, воевода-батюшка от похабников окаянных. Взял меня за космы да потащил к себе… — начала причитать Агафья, вскочила с кровати, подбежала все в том же неглиже ко мне и обняла за ноги.

— Бил он тебя? — нарочито строго спросил я.

— Ох, и бил-то как! Вот, погляди, воевода, — девица встала с колен, повернулась ко мне спиной и глубоко, сука такая, нагнулась. — Какой синяк поставил, окаянный! Я же с почтением, квасу принесла, до того в бане помыла. Так и там он удом своим светил передо мной. А тут уже и снасильничал.

Агафья, поглаживая свои ягодицы, указывала на действительный синяк на заднице. После спектакля все же выпорю курву за такую импровизацию. Уже, получается два раза выпорю. Какое-то БДСМ получается. Прости меня, Господи! Нет, не поддамся, лучше за женой пошлю людей. Может уже возвращаться, для нее в Воеводино почти безопасно.

— Да что ты говоришь? Ты же по согласию со мной, сама же пришла, — возражал Мстислав.

Еще немного реплик в рамках отыгрыша сцен пьесы, и я спросил:

— Если стоит вопрос, что умрешь вместе с отцом, но не будет предательства с твоей стороны, останешься верным? Учти, что смерть не будет легкой, а на колу сидеть станешь. Или же умрет только князь, а ты станешь князем новгородским, признаешь главенство великого князя Изяслава, да еще и тебе сосватают дочь Ростислава Смоленского? Она же тебе была обещана? Что ты выберешь? И да, не забывай о том, что при неверном выборе прослывешь, как наиглавнейший насильник на Руси. Я знаю, что сделать, чтобы и стар, и млад знали, как ты снасильничал девицу.

— Она не была девицей, — пробурчал Мстислав.

— Это твое мнение? А люди узнают иное, — сказал я. — Думай! У меня времени не так много.

Думал княжич долго, наверняка, прикидывал расклады, может, что-то вспоминал из своего детства, как общался с отцом. Все равно расклады такие, что иных договоренностей не будет. Или соглашаться, или смерть. И, после ряда незначительных уступок с моей стороны, Мстислав дал свое одобрение на убийство отца. Средневековье… Оно такое средневековье! Родственные узы у князей не так и крепки.

— Тогда вот что еще ты должен сделать… — начал я инструктировать парня, желая провернуть не самую честную сделку.

Я обрисовал картину всего, или почти всего, мной задуманного, и Мстислав побледнел. Понятно, предавать своего отца — не самое благородное дело, но чего уж там.

— По воле князя, отца твоего, били епископа, народ бунтует, даже те новгородские люди, что вы привели, и они ропщут. Спроси себя, кто важнее — отец твой, что творит нечестивое, или же Бог! — сказал я, прибегая к другому приему, все равно оставляя в уме шантаж с насилием над девкой.

— Зачем ставишь ты передо мной такой выбор. Это сложно, я не знаю, — чуть не плача отвечал Мстислав.

— Думаешь, что Аврааму было легко положить своего единственного возлюбленного сына на алтарь для жертвы Богу? — стал я манипулировать сознанием Мстислава, используя самый изуверский и жестокий метод, через религиозность.

— А мой отец отдавал такой приказ, чтобы бить слугу Господа? — тихим замогильным голосом спрашивал княжич.

— Да, епископа Ануфрия били, это были свеи, так как все православные отказались бить святого отца. Люди будут на твоей стороне, — продолжал я давить на Мстислава. — В ином случае, ты станешь самым известным на Руси насильником, охальником, богоотступником и соучастником преступлений твоего отца.

— Ты убить хочешь отца моего? — спросил княжич.

— Не хочу, — солгал я и предоставил Мстиславу полуправду. — Если он не уйдет, не образумится, не посчитает нужным спасти тысячи душ, то его могут убить и свои же.

— Отец не образумится. Он в последнее время стал другим, в церковь так дважды пропускал по воскресеньям, еще под Торжком только три раза молился, — сознание Мстислава стало искать оправдание уже почти принятому решению о предательстве.

Так всегда бывает. Если человек решает сделать что-то плохое, но при этом в нем еще тлеют угольки нравственности и морали, то мозг ищет оправдание не перед кем-то, а перед собой. Как известно, кто ищет, тот всегда найдет.

Еще минут через двадцать препирательств и терзаний, Мстислав был уже готов к тому, чтобы прочитать и поставить свою печать на первой листовке-воззвании к народу православному. Причем, обращение было и к людям владимирской земли, и к новгородцам. Шведы только умалчивались, а косвенно, так и прослеживался намек, что они вообще чужие и не должны топтать русские земли.

— Люди православные, поминающие Господа нашего Иисуса Христа, к вам взываю, — зачитывал я вслух послание. — Стоит ли жажда наживы или стремление к власти разрушений и смерти, крови и детского непорочного плача? Стоят ли низменные пороки выше того, чтобы бить святого отца, пастыря христианского, епископа Ростово-Суздальского? Или осквернять имя преподобной Ефросиньи Полоцкой? Отец мой, но не я, сего хотел. Отец мой, но не я привел вас сюда, словно на заклание. Собираются уже супротив людей новгородских полки Братства православного Андрея Первозванного, берет уже оружие в руки ремесленный люд в Ростове и Суздале, Москве и во Владимире. Они уверовали, что противостоят безбожникам. Но это не так. Вы же не хотели, чтобы церкви были поруганы, а епископ избит?..

Я читал воззвание и понимал, что получается настолько в точку, такой удар по сознанию многих людей, что подобное не должно было пройти мимо. Конечно, подобные «стенания о милосердии и покорности» могли бы исходить от самого епископа, мол помогите и отомстите. Но, во-первых, Ануфрий не согласился бы признать, что его прямо-таки избили. Во-вторых, новгородцы же выбрали своего архиепископа, так что здесь еще нужно дипломатично пройтись по ситуации. В-третьих, понимая, что последует далее, Ануфрий, человек в высшей степени гуманный, не стал бы провоцировать людей на новый виток сопротивления.

Относительно Нифонта, для меня принимать решение оказывалось несколько сложной задачей. По сути, лжесвященник отпустил меня, он явно дал понять, что не против узаконить свое положение. Я почти уверен в том, что Нифонт пойдет на сделку, причем, почти на любую. Как бы только образумить Изяслава Мстиславовича, чтобы тот, пусть и припугнул бы Новгород, но пошел на переговоры, а не проливал реки крови.

— Это очень… Сильно. Ты чей? Божий человек? Али от Лукавого? Понимаю, что нынче отец мой… Тяжко ему придется, если такую грамоту люди читать станут, — сказал впечатленный услышанным воззванием Мстислав.

Даже Агафья прониклась, как-то подобралась, ноги хоть свела, прекратила светить своими прелестями. Если такая прожженная девка, которая пошла на сложносоставную интригу с княжичем прониклась текстом, значит, я попал в самую точку. А как иначе, если при написании воззвания учитывались и религиозные чувства, и политическая ситуация, и положение дел на местах, мягко сказать, не в пользу князя Ростислава Юрьевича. Да и награбили уже новгородцы, что только возможно и что успели. Остальное суздальцы с москвичами и ростовцами только с боями будут отдавать пришлым.

— Как дите твое назвать, коли сладится? — усмехнулся я, показывая на Агафью.

Мстислава вновь бросило в эмоциональные качели. Столько эмоций молодой мужчина не мог поглотить, осознать, не получилось у него воспрепятствовать буйству чувств. Княжич рыдал. Но, это ничего. Как говорил мне мой дед, командир Красной Армии: «Плачь побольше, меньше ссаться будешь!». Вот такое доброе и нежное слово от дедушки получал любящий внук. Но авторитет предка незыблем, на него и ровнялся в прошлой жизни, да и в этой тоже.