Соблазн гнева

Евгений что-то болтал про постмодернизм, про последние веяния и течения в искусстве, но Марина его просто не слушала. «Никаких портретов, – твердо сказала она. – Еще чего не хватало! Сначала рисовать научись».

Но совсем недавно в какой-то компании Марина услышала упоминание о Евгении и сразу насторожила уши. Оказалось, что как художник он был в большой моде, а кроме того, имел собственную галерею, куда с удовольствием захаживали богатенькие иностранцы. Марина, конечно же, очень удивилась. Если Евгений состоятельный человек – почему у него такая дурацкая квартира? Она же отлично помнила и простые дощатые полы, и деревянные рамы в окнах. Значит, у него даже на стеклопакеты денег нет? Ничего не понять. А уж мастерская! Настоящий бомжатник.

Впрочем, ей ведь не раз говорили, что люди искусства живут по своим правилам. Возможно, их правила как раз в том и состоят, чтобы при больших деньгах выглядеть нищими. Странно, конечно, однако чего только в жизни не бывает!

И вчера, увидев в записной книжке номер телефона Евгения, Марина подумала про галерею – и позвонила художнику.

Но Евгений говорил с ней почти грубо, а на вопрос о работе ответил, что у него служат опытные искусствоведы с высшим образованием и знанием иностранных языков. Марина же не способна отличить Ван Гога от Гогена, а скорее всего даже и не слышала никогда их имен.

Марина действительно не слышала, так что возразить ей было нечего.

И тем не менее, повесив трубку, она долго кляла Евгения на все корки. Каков мерзавец, каким тоном он с ней говорил! Как будто он царь и бог, а она вообще никто, пустое место!

И утром она тоже мгновенно вскипела, вспомнив об их разговоре. Вот еще гусь лапчатый! Что он о себе вообразил?

Со злости Марина упустила на плиту молоко, от чего раскалилась уже добела. Хотела же кашу сварить, и вот тебе пожалуйста! Черт побери, плита и без того ни на что не похожа, а теперь еще и молоко пригорит! Наверное, плиту надо как-то помыть, отскрести все эти слои сбежавших бульонов, жира и прочего. Но как? Чем вообще моют газовые плиты? В деревне у бабушки была дровяная плита, ее мыть не надо было. Во-первых, у бабушки редко что-то убегало, а во-вторых, если уж такое случалось, все убежавшее тут же превращалось в угольки, которые бабушка сметала веником, когда плита остывала. Просто и удобно.

Бабушка.

Бабуля…

Разве может такое быть, чтобы она оказалась Марине неродной? Нет, сердце отказывалось в это верить. Ум понимал, а сердце – нет. Но ведь Наталья Ивановна – мать Дикулова, а значит, она действительно Марине чужая…

Дикулов доказал ей это.

Марина помнила, как она растерялась тогда, растерялась настолько, что снова почувствовала себя шестилетней дурочкой, впервые выбравшейся из глухого леса и очутившейся в огромном городе, где все было таким чужим, таким страшным… Она не понимала, зачем отец повез ее в какую-то больницу, зачем у нее брали кровь, что говорили при этом врачи… У нее нашли какую-то болезнь? Опасную? Она скоро умрет?..

Нет, сказали ей, это для генетической экспертизы.

Но почему?!

В конце концов она поняла почему. И ей стало плохо, как никогда в жизни. Что же это получалось? Ее мама изменила мужу? Но бабушка говорила, что родители Марины очень любили друг друга и что Дикулов, хотя и был в те годы самым настоящим бандитом, боготворил свою первую жену…

Не может быть, чтобы она его предала.

Это какая-то ошибка.

Поехать бы к бабушке, поговорить… Марина была уверена: все разъяснится, Наталья Ивановна все знает, все расскажет. Но…

Столько лет прошло… Может, бабушки уже и в живых-то нет? Впрочем, это узнать несложно. Нужно только позвонить начальнику охраны господина Дикулова. Ведь именно он всегда отправлял джип с припасами в далекие старообрядческие леса.

Джип «хаммер». Даже он мог пройти по тем дорогам лишь летом, в хорошую погоду. А сейчас уже конец сентября, в тех краях почти наверняка зарядили дожди. Как же доберется до забытой всеми деревни она, Марина? Джипа у нее нет, а «лексус» хорош только на асфальте. Автобусы в ту деревню не ходят. Не пешком же топать. Туда и за год не дошагаешь.

Да и вообще глупости все это. Забыть, просто забыть обо всем. И искать работу. А то деньги кончатся, и останется она ни с чем. Не на панель же идти, в самом-то деле.

Но через два дня Марина перевернула последний листок в своей записной книжке – а работы для нее так и не нашлось.

Разве такое забудешь?..

– Боюсь, что у вас, Сергей Пафнутьевич, довольно редкая патология, – с легким смущением в голосе произнес в тот ужасный день врач. – Вы от природы бездетны. И вряд ли вам когда-либо удастся обзавестись ребенком.

– Что за чушь! – возмутился господин Дикулов. – Что вы мне тут мелете? От природы бездетен! Ха! У меня, между прочим, дочь от первого брака! Ей уже двадцать один год!

Врач как-то странно скосил глаза в угол кабинета, а Сергей Пафнутьевич похолодел. Неужели Инна была права? Неужели…

Да, вспоминать об этом тяжко. Но здесь, в санатории, ему больше нечем было заняться. Только думать, перебирать день за днем свою жизнь, стыдиться прежних ошибок, надеяться, что у него еще есть впереди достаточно времени, чтобы хоть как-то исправить то, что натворил в молодости…

Врачи, конечно, заверяли его, что с искусственным клапаном он будет жить ничуть не хуже, чем с настоящим, родным. Но Дикулов прекрасно понимал, что такого быть не может, потому что не может быть никогда. Это только сразу после операции ему показалось, что в его теле не произошло никаких изменений, что сердце работает, как прежде. Нет, оно работало по-другому. Сергей Пафнутьевич быстро уставал, он теперь даже представить не мог, чтобы отправиться, например, в гольф-клуб. Да ему даже думать о клюшках было противно! И в сауну его не тянуло. Там слишком жарко. Впрочем, насчет сауны врачи и сами предупредили его строго-настрого: нельзя! И простужаться нельзя. И переутомляться нельзя. Можно только осторожно существовать, постоянно думая о своем здоровье.

И на хрена, спрашивается, ему такая жизнь?

Да еще и без детишек.

Уехать в деревню к матери, что ли? Продать к чертям собачьим все магазины, жить на проценты с капитала… А что он будет делать в деревне, вдали от квалифицированных медиков? Там ведь нужно работать в простом физическом смысле, в деревне-то. Землю копать, картошку сажать и так далее. Капусту квасить.

Дикулов вспомнил, как в детстве наслаждался хрусткой квашеной капусткой. Ее запасали много, три-четыре бочки, и эти большие пузатые бочонки, темные, солидные, стояли в глубоком каменном погребе, где даже самым жарким летом пахло сыростью и было очень холодно. А холодно там было потому, что весной в погреб набивали снег, и он не таял там до середины июля. А в июле погреб чистили как следует, готовя под новые припасы…

Да, счастливое время – детство.

Но теперь-то он не мальчишка.

Сколько лет он не навещал мать? Даже и не вспомнить. Собственно, если подумать… он вообще ни разу не навещал ее с тех пор, как перебрался в Питер. Только посылал деньги и припасы. Да еще отправил к ней Марину. И все.

Мать уже тогда перебралась из совхоза в родную деревню. Надо бы съездить к ней.

Но выдержит ли он такую дорогу? Осень ведь уже, там дожди идут, дороги размокли, да и нет там никаких дорог… Может, поехать, когда снег выпадет? Нанять кого-нибудь из местных, добраться на санях?