Соблазненная во тьме

– Впереди у нас долгая дорога.

Несмотря на непринужденность и легкость в ее поведении, она не унималась, как будто просто хотела высказаться вслух, не ожидая от него ответа, - Должна признаться... сначала я подумала..., - она пожала плечами.

– Я подумала, что ты, действительно, былмоим 'рыцарем в сияющих доспехах'. Это глупо, я знаю.

Ее ироничная печаль, когда она повторила слова Калеба, почти заставила его испытывать чувство вины. Однако, вместо этого, он старался не обращать на нее внимания. Меньше всего ему хотелось доставить ей удовольствие тем, что он втянется в спор.

– Я была настолько шокирована, увидев тебя во второй раз. Потрясена тем, что узнала тебя... Тогда я подумала, что ты монстр. Ты напугал меня. А теперь? Теперь, я даже не знаю, что чувствую к тебе, - прошептала она.

Сжав посильнее руль одной рукой, другой Калеб включил стереосистему, и салон заполнила громкая музыка. Котенок повернулась к нему, сменив выражение своего лица с задумчивого на раздраженное, сузив при этом глаза и сжав губы в строгую линию.

Потянувшись к кнопке, она выключила радио.

– И это твой ответ?

Калеб сделал глубокий вдох и попытался взять под контроль свой гнев, - Ты думаешь, ты охренеть какая умная, да?

Он засмеялся, снисходительно и невесело.

– Ты искренне веришь в то, что я не знаю о том, что ты делаешь? Ты пытаешься вызвать во мне чувство жалости, пытаешься заставить меня поверить в то, что у тебя есть ко мне какие-то чувства.

Она поморщилась, и крепко сжала челюсть.

– Ты знаешь, что оказалась в ловушке и ищешь пути, как бы из нее выбраться. Твои попытки соблазнить меня демонстрацией нежности и заботы на меня никак не действуют.

Он усмехнулся, когда увидел, как Котенок попыталась изобразить удивление и боль.

– Можешь не прикидываться. Я не впечатлен. Твои старания до смешного очевидны.

Ожидая ее гнева, он уже подготовился к нему... но он ошибся. Вместо эмоциональной брани, Котенок обрушила на него холодный и твердый аргумент.

– Ты прав, Калеб. Я пытаюсьсоблазнить тебя. Я пытаюсьнайти выход из этого гребаного дерьма, в которое попала по твоей милости. А что мне остается делать? Что бы ты сделал на моем месте?

В ее глазах не было ни слез, ни гнева. В них была только правда, а правда всегда была гораздо сильнее. И больнее. Калеб точно знал, что бы он сделал на ее месте.... потому что он уже так сделал.

Были времена, когда он пытался убедить мужчин помочь ему, освободить его и избавить от вероломства Нарви. Он слушал клиентов, бравших его тело и клявшихся ему в любви. Он позволял себе доверять красивым словам, которые они шептали ему на ухо. Но когда все заканчивалось, и они забирали у него все, что могли, они передавали сказанные им из-за доверия слова, Нарви.

Он помнил, как разрывалось его сердце всякий раз, когда Нарви поддразнивал Калеба его же словами, избивая его.

– Мне очень жаль, что я в этом так плоха. Мне жаль, что ты считаешь мои попытки смехотворными. Но ты - все, что я знаю. И как бы то ни было, я не пытаюсь заставить тебя поверить в то, чего нет. Я никогда не лгала тебе. Когда я просила тебя заняться со мной любовью, это была не уловка, и мне очень больно слышать, что ты думаешь иначе, потому что..., - ее голос сорвался, и в нем послышались слезы.

Калеб почувствовал панику. Он понятия не имел, что ему делать. Ее слова, ее присутствие, ее боль... волновали его. И он ненавидел это.

Его воспоминания, которые он так тщательно прятал в глубинах своего разума, ломились в дверь его сознания. И они были связаны с Ливви, с ее страданиями, которые объединившись, грозились уничтожить его.

Сделав судорожный вдох, Котенок, казалось, вернула себе самообладание. Вытерев глаза, и сделав еще один глубокий вдох, она отодвинулась подальше от Калеба, и снова сконцентрировала свое внимание на мире, проплывающем за окнами. Иногда ее подбородок подрагивал, и она глубоко дышала, желая унять свои слезы. У нее было больше достоинства, чем она подозревала, и Калеб решил, что он никогда не подумает иначе. И ему было жаль, что он никогда не признается ей в этом вслух.

Его сердце неистово колотилось, отбивая громкий ритм в его груди и отдаваясь тяжелым грохотом в висках, отчего у него разболелась голова, а желудок скрутило от покалывающей боли в узел.

Он боролся с импульсом обнять Котенка, и сказать ей правду о том, что ее попытки были совершенно не смехотворными. Однако, он знал, что озвучив эти слова, он поставит себя в невыгодное положение. Осознание того, как сильно он хотел ее обнять, привело его в полное замешательство. И все же, мысль о том, чтобы причинить ей боли больше того, что он уже ей причинил, была слишком... слишком неприятной.

– Котенок, я...

Наклонившись, она нажала кнопку радио, оборвав Калеба раздражающим голосом диктора. Избегая его взгляда, она вернула свое внимание к окну.

Калеб вздохнул с облегчением. Ведь он понятия не имел, что он, мать его, собирался сказать. Сейчас ему было важно сконцентрироваться на том, чтобы какое-то время не вести никаких разговоров. То же самое он хотел сказать и в отношении следующих двадцати четырех часов, которые им придется провести вместе в дороге.

***

Это был утомительный день. Дорога была рассчитана на девять часов езды, но заняла все двенадцать, потому как время от времени Калебу приходилось останавливаться из-за Котенка. С ушибленными ребрами и ключицей, ей нужно было часто растягиваться, поэтому он то и дело тормозил посреди открытого шоссе. Когда они добрались до города Сакатекас, Калеб практически валился с ног от усталости, и решил, что, наконец, сможет остановиться на ночевку и выкроить несколько часов для так необходимого ему сна.

В дороге Котенок очень мало говорила, для Калеба это было несомненным облегчением.

Он обменял роскошный седан врача на побитый фермерский грузовичок и кое-какие продукты. Это была очень выгодная сделка для фермера, поэтому мексиканец задавал как можно меньше вопросов, и подчеркнуто игнорировал Котенка с ее синяками.

Большую часть пути она спала. Обезболивающее, похоже, помимо основного действия, обладало седативным эффектом. Калеб всегда ставил рядом с ней бутылку воды, потому что в редкие часы бодрствования, ее мучила жажда.