Соблазны бытия
Шрифт:
Нони полночи пролежала без сна. Мысли постоянно крутились вокруг случившегося с матерью и ее отправки в больницу. Нони ругала себя за черствость и эгоизм, за то, что не понимала всей серьезности состояния матери и не проводила с ней больше времени. Ну почему все вокруг считают ее наивной дурочкой? Почему думают, будто она ничего не знает, в том числе про Иззи и Джорди? А ведь все знали… Не только Венеция, но и весь выводок ее двоюродных братьев и сестер. Барти тоже знала… Какое-то время Нони им подыгрывала, поддерживала эту ложную уверенность. Так было легче. Это уберегало ее от болезненных разговоров и помогало держаться в стороне. К тому же она толком и не знала, как к этому относиться. Самый
– Нони, разумеется, слишком занята. Она же теперь звезда международного класса. Разве ее могут волновать наши семейные дела?
Бабушкина фраза задела Нони сильнее, чем любые обидные слова, слышанные ею в жизни. Стало быть, ее считали пустоголовой, эгоистичной сучкой. Неужели мать забыла, как тяжело она переживала все, что происходило у них дома? И так длилось не один год, с тех самых пор, как Лукаса впервые отправили в закрытую школу. Нони удивлялась, почему тогда ее не разорвало от чудовищного напряжения. Все начиналось и разворачивалось у нее на глазах: дрянное поведение Лукаса, растущее нетерпение Джорди и упорное нежелание матери видеть истинное положение вещей. Что было потом? Жуткое отчаяние Лукаса, упрямство и эгоизм Джорди, страдания маленькой Клио, отказ Адели перебраться в квартиру к Джорди. Нони видела все это с предельной ясностью и знала: она не в силах что-либо изменить.
И все равно она старалась, старалась изо всех сил. Как могла поддерживала мать, успокаивала Клио, отговаривала Джорди от переезда, пыталась вразумить Лукаса. Знали бы они, каких усилий ей это стоило. Нони испытывала чудовищное напряжение. Она чувствовала, что ее засасывает в семейную трясину, где каждый слышит только себя и ведет войну против всех. Когда Иззи, ее многолетняя опора, уехала в Америку, Нони не находила себе места. Она с радостью схватилась за учебу в Оксфорде, но гнетущая обстановка дома не очень-то способствовала этому. И вдруг, по чистой случайности, она попала в мир фотомоделей, откуда ее не прогнали и нехотя признали первый успех. А потом ее успех стал головокружительным. Нони превратилась в звезду. Если до сих пор она болталась где-то в хвосте длинной очереди, то теперь судьба поставила ее в первые ряды. Застенчивая девушка вдруг сделалась важной персоной. За ней ухаживали, с ней флиртовали, ей льстили, о ней заботились, исполняли любое желание и даже каприз, стремились предупредить малейшее недовольство. Это было так здорово, так замечательно. Теперь Нони проводила вечера, танцуя в «Кафе де Пари» и «Кваглино», обедала в «Лез А» и «Мирабель». За ней увивались толпы веселых, обаятельных, богатых молодых людей. Она попала в самое сердце лондонской светской жизни, в самую гущу, и это очень благотворно на нее подействовало. Исчезла ее застенчивость. Ее постоянное беспокойство рассеялось, словно утренний туман. Нони в буквальном смысле слова стала другим человеком.
Через два дня после свадьбы Кита модельное агентство предложило Нони немного поработать на съемках во Флоренции. Съемки начинались на следующей неделе. Она без колебаний согласилась.
Лукас тоже был чрезвычайно расстроен. Как и Нони, он испытывал чувство вины. На его плечи давил тяжкий груз стыда. Бледный, молчаливый, он вместе с сестрой сидел в комнате ожидания. К случившемуся Лукас отнесся с полной ответственностью, как и остальные члены семьи. Если прежде он придумывал любые предлоги, только бы не вовлекаться в семейные дела, сегодня он об этом даже не помышлял. Он смотрел на себя, и увиденное вызывало у него ненависть. Наконец ему разрешили войти в палату. Мать лежала на высокой кровати, исхудавшая, с запавшими глазами. Лукас поцеловал ее и взял за руку. Адель попыталась улыбнуться. И тогда Лукас, не выдержав, заплакал как маленький.
– Мне так жаль, Лукас, – почти прошептала Адеь. – Очень жаль.
Потом он говорил,
что с того вечера начал по-настоящему взрослеть.Барти одна обедала в отеле. Обед был прерван звонком Дина Хармсворта, секретаря «Литтонс – Нью-Йорк». Голос секретаря звучал несколько смущенно. Он извинялся, что вынужден ее беспокоить, но дело серьезное… Чарли стал подделывать ее подпись на чеках издательства. За минувшие дни они получили несколько таких чеков. Дин спрашивал, как ему поступить в сложившейся ситуации.
– Мне придется немедленно вылететь в Нью-Йорк, – сказала она Селии. – Я сумела достать билет на утренний рейс. Жаль уезжать. Нам еще нужно было столько обсудить. Но…
Селия ограничилась общими фразами об интересах дела. Барти не стала таиться и назвала ей причину столь спешного отъезда.
– Только, пожалуйста, никому ни слова. Не хочу, чтобы об этом узнали. Пострадает репутация «Литтонс». Да и девочек больно заденет.
– Естественно, я никому не скажу. Ты их тоже заберешь раньше времени?
– Нет. Я с трудом смогла получить один билет. К тому же мой будущий разговор с Чарли не для их ушей. Дженна сейчас на ферме. Она вполне счастлива. Пусть еще там погостит. Они полетят, как и планировалось, на следующей неделе. Они уже большие. Наверное, им даже понравится лететь одним. А Кэти сейчас наслаждается гостеприимством Уорвиков…
– Более чем, – холодно ответила Селия. – У них с Фергалом начался подростковый роман. Вчера вечером Венеция застала их в его комнате. Естественно, она подняла невероятный шум, и Кэти теперь держат практически под вооруженной охраной.
– Боже мой, – выдохнула Барти. – Ну и девчонка! Так они что…
– К счастью, нет. Оба были одетыми. Венеция хотела тебе сказать, что ее это не столько разозлило, сколько позабавило.
– Мне неловко оставлять Кэти у нее. Слишком велика ответственность.
– Ничего страшного. Венеция привыкла иметь дело с беспутными девчонками. Когда она на работе, Кэти под присмотром экономки. Очень бдительная дама, должна сказать. К тому же Бой устроил Фергалу солидную трепку. Не волнуйся, Барти. У тебя более чем достаточно причин для волнения.
– Я обязательно позвоню Венеции и извинюсь за Кэти.
Венеция сказала, что Кэти ее ничем не обременяет.
– Довольно приятная девочка, только своеобразная. Это всего-навсего избыток гормонов. Да и у Фергала тоже. Возраст такой. Тебе не о чем волноваться. А если Дженна приедет на выходные, то сумеет охладить их пыл. Восхищаюсь твоей дочкой. Ты наверняка ею очень гордишься.
– Да. Очень горжусь.
Затем Барти позвонила на ферму. Трубку взяла Джоан.
– Здравствуй, Барти. Рада тебя слышать. Твоя дочка – просто золото. Во всем мне помогает. Катается верхом с Джо. Посмотреть на них – залюбуешься. Представляешь, сумела его разговорить. А так ведь слова из него не вытянешь.
Барти сообщила, что должна срочно вернуться в Америку, и спросила, нельзя ли Дженне еще немного погостить на ферме. Чувствовалось, Джоан очень обрадовалась.
– Конечно, пусть остается. Я буду только рада.
– А можно ее позвать к телефону?
– Сейчас схожу за ней. Она в шорницкой. Умеет девчонка работать. Хорошо ты ее воспитала, Барти. Не боится ручки запачкать. Пока хожу, хочешь поговорить с Билли?
– Конечно, если он рядом.
В трубке послышался глухой голос брата:
– Привет, сестренка. Как дела?
– Здравствуй, Билли. Дела, в общем-то… Завтра утром вылетаю в Нью-Йорк. Неожиданные сложности на работе. Пусть Дженна побудет у вас еще несколько дней. Джоан не возражает.
– Конечно, пусть остается. Мы только рады. Наших мальчишек расшевелила. Она у тебя настоящая фермерша. Все на лету схватывает. Прекрасная девчонка, тебе есть чем гордиться, Барти. Жаль, наша мать не увидела внучку. Ей бы Дженна очень понравилась, я уверен.
– Ты так думаешь? Наверное, ты прав.