Собрание сочинений Джерома Клапки Джерома в одной книге

— Я не спала.

Она сидела в оконной нише, поджав под себя одну ногу. И совсем не выглядела взрослой.

— Вы всегда считали меня болваном, — напомнил он.

— И меня страшно злило, что у вас не было никаких стремлений и порывов, — подхватила Энн. — Мне хотелось разбудить вас, растормошить, заставить сделать хоть что-нибудь. Если бы я знала, что вы будущий талант…

— Я же намекал вам, — перебил он.

— Само собой, это я во всем виновата.

Он поднялся.

— Как вы думаете, она придет?

Энн тоже встала.

— Неужели она настолько хороша?

— Может, я и преувеличиваю, но не уверен, что смогу теперь работать без нее.

— Вы про нее и не вспоминали, — вспыхнула Энн, — пока мы не поссорились в такси.

— Я часто забываю про нее, — не стал отпираться Мэтью, — пока не случится что-нибудь. И тогда она является ко мне, как явилась в первый вечер шесть лет назад. Видите ли, с тех пор мы, в сущности, живем вместе, — с улыбкой добавил он.

— В стране грез, — уточнила Энн.

— Да, но я считаю, что именно там проходит лучшая часть моей жизни.

— А когда вы не в стране грез? Когда вы просто раздражительный, вздорный сумасброд Мэтью Поул? Как ей быть тогда?

— Смириться и терпеть.

— Нет, это ей не подходит, — возразила Энн. — Она сразу даст вам отпор. Если уж кому и придется «смириться и терпеть», так это вам.

Он попытался оттеснить ее от окна и повернуть к свету, но она упрямо отворачивалась.

— Вы мне осточертели со своей Сильвией! — выпалила она. — Вам давно пора узнать, кто она такая. Она так же вспыльчива и своенравна, ее ничем не вразумить, она всегда стремится настоять на своем, как любая обычная женщина. Только еще похлеще.

Наконец он силой оттащил ее от окна.

— Значит, вы и есть Сильвия.

— Так я и думала, что рано или поздно вы догадаетесь.

Совсем не так она собиралась открыться ему. Она думала, разговор пойдет главным образом о Сильвии. О ней она придерживалась высокого мнения, гораздо выше, чем об Энн Кавана. Если он достоин ее — Сильвии, разумеется, — она с загадочной улыбкой, которая могла бы принадлежать Сильвии, спросила бы: «Итак, что вы хотели ей сказать?»

Но в этот план вмешалась Энн Кавана. Видимо, Мэтью Поула она недолюбливала не так сильно, как полагала. Это выяснилось лишь после его отъезда. Если бы только он проявлял хоть какой-нибудь интерес к Энн Кавана, хоть сколько-нибудь ценил ее! Он ведь умел быть добрым и внимательным, но на свой, покровительственный манер. Но даже это не имело бы значения, если бы его чувству превосходства нашлось хоть какое-нибудь оправдание.

И Энн Кавана, которой следовало отступить на второй план, решительно выдвинулась на первый. Она осталась собой.

— Итак, — заговорила она, — что вы хотели ей сказать?

Она все-таки решила действовать по плану.

— Я хотел поговорить с ней об искусстве и литературе с большой буквы; возможно, затронуть и другие предметы. Кроме того, я предложил бы встретиться еще раз-другой, просто чтобы познакомиться поближе. А потом уехал бы.

— Уехал? Почему?

— Чтобы проверить, сумею ли забыть вас.

Она повернулась к нему, и ее лицо оказалось на свету.

— Я не верю, что сумеете… еще раз…

— Да, — согласился он. — Боюсь, мне это не под силу.

— И вы уверены, что больше ни в кого не влюблены? Что нас только двое?

— Нас только двое, — заверил он.

Она стояла, положив руку на спинку старого пустующего кресла Эбнера.

— Вам придется выбирать, — заявила она.

Ее била дрожь.

Он подошел и остановился рядом.

— Мне нужна Энн.

Она протянула ему руку:

— Как я рада, что вы сказали «Энн»! — И рассмеялась.

Бежевые перчатки

Он всегда вспоминал ее такой, как увидел в первый раз: одухотворенное личико, направленные носками вниз и едва достающие до земли коричневые ботинки и маленькие руки в бежевых перчатках, лежащие на коленях. Осознать, что он обратил внимание на нее — скромно одетую полудетскую фигурку, одиноко сидящую на скамейке между ним и закатным солнцем, — ему удалось не сразу. Несмотря на любопытство, застенчивость помешала ему рискнуть намеренно встретиться с ней взглядом, но, едва пройдя мимо, он вновь увидел ее как наяву: бледное овальное лицо, коричневые ботинки и маленькие бежевые перчатки, лежащие одна поверх другой. Всю дорогу по Броуд-уок и через Примроуз-Хилл он видел ее силуэт на фоне заходящего солнца. Точнее, видел задумчивое лицо, опрятные коричневые ботинки и маленькие сложенные руки до тех пор, пока солнце не спряталось за высокими трубами пивоварни в Суисс-Коттедж.

На том же месте она оказалась и на следующий вечер. Обычно он возвращался домой по Хэмпстед-роуд, и лишь иногда, обольщенный красотой вечера, выбирал длинный путь — по Риджентс-стрит и через парк. Тихий парк часто нагонял на него тоску, заставлял острее ощутить свое одиночество.

Он условился с собой, что дойдет только до Большой Вазы. Если ее там нет, а она вряд ли окажется там, он свернет на Олбани-стрит. Среди уличных лотков с дешевыми иллюстрированными газетами и лавок с подержанной мебелью, поблекшими гравюрами и эстампами ему будет на что поглазеть, не погружаясь в мысли о себе. Но, шагнув в ворота, он заметил ее вдалеке и вдруг понял, как был бы разочарован, если бы место напротив клумбы красных тюльпанов оказалось незанятым. Чуть поодаль от нее он помедлил, делая вид, будто любуется цветами. Он рассчитывал украдкой, не возбуждая подозрений, лишь взглянуть на нее, если представится возможность. Один раз ему удалось осуществить свое намерение, но при второй попытке их взгляды встретились, или же ему показалось, что встретились, и он, густо покраснев, поспешил прочь. И опять она последовала за ним — точнее, предшествовала ему. На каждой скамье на фоне заходящего солнца он отчетливо видел ее: бледное овальное личико, коричневые ботинки, бежевые перчатки, лежащие одна поверх другой.

Только теперь на ее маленьких нежных губах угадывался легчайший намек на робкую улыбку. Вдобавок расстаться она не спешила, прошла с ним по Куинс-Кресент и Молден-роуд и покинула, лишь когда он свернул на Карлтон-стрит. В коридоре было темно, подниматься по лестнице пришлось ощупью, но, коснувшись рукой двери своей единственной комнаты под самой крышей, он понял, что уже не так боится одиночества, которое поджидает его дома.

Весь день в неопрятной конторе на Абингдон-стрит, Вестминстер, с десяти до шести снимая копии судебных дел и прошений, он думал, что скажет ей, составлял тактичные фразы, которые помогли бы ему завязать разговор. До Портленд-плейс он репетировал их про себя. Но у Кембриджских ворот, едва он увидел впереди маленькие бежевые перчатки, слова разбежались, — вероятно, чтобы вновь вернуться к нему уже у ворот на Честер-роуд, — поэтому мимо нее он прошел на негнущихся ногах, торопливыми шагами, сосредоточенно глядя прямо перед собой. Так бы и повелось, если бы однажды он не увидел, что ее нет на привычном месте. Скамью захватила стайка шумных детей, и деревья и цветы вокруг внезапно показались ему тусклыми. От страха защемило сердце, он заспешил прочь, подгоняемый скорее потребностью в движении, чем определенной целью. И сразу за клумбой герани увидел ее, сидящую на стуле, встал как вкопанный прямо перед ней и почти сердито выпалил:

— А, вы здесь!

Подобных слов не значилось в подготовленной речи, с которой он хотел начать знакомство, но и эти были ничем не хуже, а может, и получше.

Ни его слова, ни тон не вызвали у нее недовольства.

— Это из-за детей, — объяснила она. — Им хотелось поиграть, и я решила сесть подальше.

Услышав это, он без колебаний занял соседний стул, и вскоре обоим уже казалось, что они знают друг друга с тех времен, когда Господь только насадил парк между Сент-Джонс-Вуд и Олбани-стрит.

Каждый вечер они засиживались там, слушая то молящее и страстное пение дрозда, то призыв радости и надежды скворца. Ее вежливая кротость была ему по душе. Дерзкие жесты, лукавые и манящие взгляды, которыми порой одаривали его женщины на улице или в дешевой закусочной, заставляли его сжиматься от мучительного чувства неловкости. А ее застенчивость придавала ему уверенности. Это она, почти испуганная, опустив глаза под его взглядом, вздрагивала от его прикосновений, дарила ему радость мужского господства, нежной власти. Он же настаивал на аристократическом уединении, которое могли обеспечить платные стулья, и с беспечностью человека, привыкшего жить на широкую ногу, платил за них обоих. Однажды по пути через Пиккадилли-Серкус он помедлил у фонтана, заметив большую корзину, полную ландышей: удивительно, но эти бледные мелкие цветочки напоминали о ней.