Собрание сочинений (Том 1)

– Зачем это?
– всполошилась бабушка, заведовавшая всем нашим хозяйством.

– В лес пойду.

Я приподнял голову. В лес! Во дает Васька! Друг так друг, ничего не скажешь!

– Ни в коем случае!
– заговорила, волнуясь, мама.
– Сейчас стемнеет, а до лесу километров пять, заблудишься. Нет, нет!

– Не пропаду, - сказал он, посмеиваясь, - не бойтесь, я ведь деревенский!

– Нет, это безумие, - говорила мама, расхаживая по комнате.
– Он просто не успеет. А если заблудится?
– Она нервно шагала, поглядывала строго на меня и отворачивалась, будто Васька уже погиб в снежных сугробах.

Васька вернулся ровно через пять минут, весело смеясь. За ним вошла тетя Нюра. В вытянутой руке Васька держал за комель аккуратную маленькую елочку, такую ровную, такую зеленую и пушистую, что от одного ее вида хотелось смеяться.

– Где ты взял?
– вскричал я и вскочил с дивана как был - в трусах и майке, совсем не стесняясь тети Нюры.

– Мамка принесла!
– ответил Васька, вытаскивая топор из-за веревки. До ворот дошел, гляжу - встречь она! Да и с ней!
– он кивнул на елку.

– Ага!
– ответила тетя Нюра.
– Еду на подводе и думаю: а ну как у них там елки-то нету? Возницу подговорила, залезла в сугроб и взяла вот эконьку.

Тетя Нюра доставала из мешка белые, похожие на хлебцы кругляши. Это было мороженое молоко.

– Ой, Нюра, золотко!
– запричитала бабушка и вдруг всплакнула.
– Ты для нас как Дед-Мороз.

– Не Дед-Мороз, а Баба-Морозиха, - сказал я, и все засмеялись.

– А у нас вот Коля приболел.

Бабушка суетилась, усаживала тетю Нюру поближе к печке, стучала в стенку, чтобы тетя Сима не больно-то расфуфыривалась, а шла прямо так, карнавала не будет, наливала Бабе-Морозихе горячего чаю, клала в кастрюльку кругляш мороженого молока и все говорила, говорила, и я ее понимал, потому что в самом деле все получилось как будто в волшебной сказке.

– Ты извини нас, Нюра, - сказала бабушка, вдруг останавливаясь перед ней.

– За что это?
– удивилась тетя Нюра и оторвалась от большой кружки с чаем.

– Да вот, - кивнула бабушка на плитку, - за молоко.

– Ну что ты, Васильевна!
– тихо сказала тетя Нюра.
– Ведь у вас Вася живет, мы вам благодарные, а про молочко-то, так где оно еще-то есть, как не в деревне?

– Ну, мам! Чо там, дома-то?
– весело крикнул Васька. Он, торопясь, наряжал елку.

– Все ладно, - ответила тетя Нюра негромко.
– Председатель нос отморозил. За соломой ездили в район.

Васька захохотал, я тоже улыбнулся, представив себе толстого дядьку с опухшим красным носом, улыбнулась и мама с бабушкой, но тетя Нюра не улыбалась - она все смотрела в свою кружку с чаем, никак не могла оторваться.

– Еще чо?
– спросил Васька.

– Да так, - нехотя ответила тетя Нюра, - ничего.
– И, помолчав, негромко добавила: - Вот Маньку заколола.

Васька шагнул от елки, и игрушки заколыхались и забренчали. "Вот увалень!
– подумал я недовольно.
– Где такие шары или звездочки теперь достанешь, если кокнутся? Они довоенные!" Но Васька ничего не замечал. Он стоял посреди комнаты и смотрел на свою мать испуганными глазами. А тетя Нюра все ниже опускала голову.

– Хухры-мухры!
– выдохнул испуганно Васька, а я все никак не мог понять, чего это он испугался.

– А кто эта Манька?
– спросил я не к месту, и мне никто не ответил.

– Что поделаешь, - сказала тетя Нюра Ваське, виновато улыбаясь, - ни соломинки во дворе...

Васька, будто подрубленный, сел на стул. Стул всхлипнул.

Мама подошла к тете Нюре и положила ей руку на плечо. Тетя Нюра вскинула голову.

– Да нет, нет, - заговорила она быстро, испуганно поглядывая то на маму, то на бабушку.

– Вы не беспокойтесь, молочко-то я вам все одно приносить стану. Займу или вот мясо продам, так деньгами, если хотите.

– Нюра, Нюра!
– сказала мама, гладя ее по плечу.
– Что вы, Нюра, как вы можете! И не думайте! Вася пусть живет, выбросьте это из головы!

Так вот что случилось! Тетя Нюра заколола корову. Корову звали Манька, и это ее молоко пил я всегда с наслаждением.

Горло у меня сжалось. Я хотел что-нибудь крикнуть такое тете Нюре. Да что она, с ума сошла, что ли? Что она думает, мы не люди? Да что такое молоко? Я свободненько, например, могу обойтись без него. И бабушка наша совсем не жадная, это просто время такое, она и поддалась, да и то - я знаю!
– из-за меня. Пусть считается, что молоко это мы у тети Нюры взаймы взяли. Вот придет из армии отец, станет работать, и мы отдадим. Обязательно отдадим.

– Тетя Нюра!
– прохрипел я, приподнявшись на диване, и все - мама, и бабушка, и тетя Нюра, и Васька - вдруг повернулись ко мне. Может, вспомнили, что я больной, а может, я сказал это каким-то странным голосом.
– Тетя Нюра!
– повторил я.
– Вы не думайте! Мы не такие! Мы будто у вас в долг взяли, ладно?

Тетя Нюра прикрыла глаза.

– Ладно, ладно, - прошептала она.

Возле плитки, где была бабушка, раздался какой-то плеск. Я посмотрел туда. Бабушка перелила горячее молоко из кастрюли в миску и, обхватив ее края, двинулась к двери.

– Ты куда, Васильевна?
– неожиданно строго спросила тетя Нюра.

Бабушка вздрогнула, остановилась, едва не расплескав молоко, и ответила растерянным голосом:

– На мороз...

Тетя Нюра вдруг вскочила со стула и кинулась к бабушке:

– И не выдумывай! Молока нет, зато мясо теперь есть, не пропадем, а весна будет, телку возьму!

Тетя Нюра налила горячее молоко в эмалированную кружку, принесла его мне.

– Эх, медку бы!
– сказала она веселым голосом и засмеялась, оглядываясь на маму и бабушку.
– Ничего, бабоньки! И медок будет, и молочко, и хлебушко! Все будет, дайте только срок!
– Она посмотрела внимательно на меня.
– Дайте только срок!
– тихо повторила она.

* * *

Пришло лето.

Васька уехал, а отец все не возвращался.

Я лежал в траве, обрывал созревшие одуванчики и нехотя сдувал пушистые шары. Белые парашютики улетали, подхваченные мягким ветром, поднимались в небо и исчезали из глаз.

"Куда-то они упадут?
– думал я.
– Вырастут ли из них новые одуванчики?
– И без перехода горевал о Ваське.
– Как он там счетоводит?"

Я проводил Ваську в мае. Мы шли вместе по жарким тихим улицам до перевоза и там долго ждали, когда маленький катер, тяжко пыхтящий черным дымом, пригонит с того берега паром.

Река разлилась, раздвинув свои края, вода мутно бурлила за бортом дебаркадера, расходилась кругами - стремительными и страшными.

Васька скинул с плеча тощий мешок - белую холстяную котомку, обвязанную у горловины грубой веревкой, - положил его на оградку дебаркадера, облокотился, щурясь на всплескивающие серебряные волны.

– Ну вот!
– сказал он, не оборачиваясь ко мне.
– Ну вот и половодье!

– "Половодье"!
– передразнил его я. Нет чтоб сказать чего-нибудь такое. Пиши, например, и так далее. Но Васька ничего не чувствовал.