Собрание сочинений (Том 2)
Шрифт:
Уважая священный сан, батюшку не повесили. Однако тут же, на пороге божьего храма, белые содрали с него штаны и безжалостно избили кнутами.
– Ну, началось, - произнёс отец Ромки Юхим Задорнов.
И он не ошибся.
ДО ВСТРЕЧИ, ЮХИМ СИЛАИЧ!
Правда, после этой истории несколько дней в Ромашках никто не появлялся. Белые проходили где-то рядом, но мимо.
– Может, нас и минует беда, - поговаривать стали в Ромашках.
– Может, белые нас не тронут.
Юхим Задорнов на такие слова качал головой:
– Дожидались овцы добра от волка.
Красная
Неожиданно в Ромашки приехал бывший графский управляющий Фаддей Лихоборов. Он придирчиво осмотрел барский дом и хозяйство. Ходил на конюшню, на скотный двор. Обошёл погреба и амбары. Осмотром своим Лихоборов остался доволен.
Управляющий привёз распоряжение белых властей, по которому отнятые в 1917 году помещичьи земли, скот, сельскохозяйственный инвентарь и всё прочее опять возвращалось старым владельцам. Мало того. За землю, которой эти два года пользовались крестьяне, причиталась арендная плата помещикам, и многое другое ещё причиталось.
– Большевикам теперь крышка, - потрясал Лихоборов какой-то бумажкой.
– Советской власти считай что не было. Скоро приедет наш барин и благодетель. Так смотрите у меня, чтобы встречать с хлебом и солью, наставлял управляющий.
Крестьяне молча слушали эти речи. Вид у Лихоборова был грозный, начальствующий.
Однако потом по селу пошли пересуды.
– Советская власть - не репа!
– выкрикивал Юхим Задорнов.
– Её свинячьим рылом не сковырнёшь! Она, мужики, с копытом. Под нож, как телок, не станет. Правильно говорю?
– Верно, - гудели крестьяне.
– Гнать Лихоборова в шею!
На следующий день Юхим Задорнов, старуха Вирова и Иван Горемыка явились к управляющему.
– Вот что, Фаддей Захарыч, - начал Юхим Задорнов.
– Уезжал бы ты подобру-поздорову. В общем, так - словно тебя здесь и не было.
Лихоборов поначалу упрямился.
– Не зли, не испытывай, - предостерёг Горемыка.
– Уезжай, уезжай, батюшка, - повторяла старуха Вирова.
– Оно же лучше, когда добром.
Лихоборов уехал.
Коммунары были довольны. В ту же ночь на бугре за Ромашками они вырыли глубокие ямы и ссыпали в них зерно. Скот же угнали в лесные овраги. Вместе со скотом ушла и старуха Вирова.
– Может, кого помоложе, - говорил ей Юхим Задорнов.
– Куда тебе, Пелагея Никитична!
Старуха сделала вид, что не слышит:
– До встречи, Юхим Силаич!
СВИДЕЛИСЬ
Это было ночью. А утром...
Утром в Ромашки прибыла воинская команда во главе с молодым офицером поручиком Щербацким - каким-то дальним родственником тех самых Щербацких, имение которых и было в Ромашках. Команду привёл Лихоборов.
Офицер был худ, роста среднего. Нос имел вздёрнутый, глаза маленькие, точь-в-точь поросячьи.
Нюте он не понравился. Она вспомнила слова Задорнова о репе и свинячьем рыле. Представила огород
и офицера Щербацкого, который стоял на четвереньках и ковырял своим вздёрнутым носом землю.Нюта не сдержалась, хихикнула.
Белые приказали всем жителям Ромашек собраться на деревенской площади. Щербацкий долго смотрел на крестьян, наконец произнёс:
– Коммунисты, два шага вперёд.
Никто не шевельнулся.
– Есть коммунисты?
– Есть, - вдруг раздался голос Юхима Задорнова. Он вышел вперёд.
– Есть, - сказал Горемыка и тоже вышел вперёд.
Затем вышли Задорновы Аггей и Степан. Затем Клаша Задорнова. Затем старый-престарый дед Савелий Задорнов. Кончилось тем, что все коммунары вышли вперёд.
Поручик удивлённо повёл глазами. Потом поманил к себе Лихоборова и батюшку отца Капитолия. Они о чём-то стали шептаться. Батюшка услужливо кивал головой. Щербацкий достал блокнот и что-то записывал.
Затем батюшка и Лихоборов отошли, а поручик опять повернулся к собравшимся. Заглянув в блокнот, он выкрикнул:
– Крестьянин Юхим Задорнов.
– Крестьянин Юхим Задорнов, - прогудел стоявший рядом с офицером усатый фельдфебель.
– Я, - отозвался Задорнов.
К нему подошли солдаты, вывели из толпы.
– Крестьянин Иван Горемыка!
Вывели Горемыку.
– Крестьянка Пелагея Вирова!
Толпа молчала.
– Крестьянка Пелагея Вирова!
– Где крестьянка Пелагея Вирова?
Толпа молчала.
Тогда к Щербацкому опять подошёл отец Капитолий, потянулся к офицерскому уху. Поручик, выслушав, понимающе мотнул головой.
Кроме Юхима Задорнова и Ивана Горемыки, всех распустили. Через два часа солдаты приволокли в село и старуху Вирову. Всех троих посадили в подвал господского дома.
На следующий день они, как активисты ромашкинской коммуны, были повешены.
– Вот и свиделись, - сказала перед смертью старуха Юхиму Задорнову.
– Выходит, что свиделись, Пелагея Никитична, - ответил Задорнов.
"ВСЕХ СРАЗУ. ВОТ ТАК!"
В день казни ромашкинских коммунаров на Митю снова напала его болезнь.
Он носился по селу и то пронзительно горько плакал, то заливался безумным хохотом.
– Ангелы, ангелы!
– выкрикивал Митя.
– Проснитесь быстрее, ангелы. Разбудите вы нашего боженьку. Сатана на земле...
Горбун подбегал то к солдатам, то к усатому фельдфебелю, то к самому офицеру Щербацкому.
– Глянь, глянь, - дурачок! Песенку спой, дурачок, - гоготали солдаты.
– Пошёл вон, - отгонял Митю усатый фельдфебель.
Поручик Щербацкий брезгливо морщился и взмахивал перед самым Митиным носом нагайкой.
Всю ночь горбун простоял на коленях в углу избы под иконами. Он исступлённо бил головой о пол и тянул своё бесконечное:
– Ангелы, ангелы...
Нюта боялась к нему подойти. Она тихонько лежала на печке. Жалость к Мите, мысль о повешенных, жалость к самой себе заполнили душу девочки. Бессильная злоба давила Нюту. "Был бы Ромка, Ромка придумал бы..." сжимала Нюта свои кулачки. Она лежала и молча плакала.